Кристофер Йейтс - Мельничная дорога

Извлечение из земли больших объемов известняка оставляет огромные грязные пустоты. В результате на нашей земле недалеко за конюшнями образовалась прекрасная пещера площадью тридцать акров (это почти двадцать три футбольных поля).

Бред, Лора, консервы, суп, грибы, пещера…

Идея!

Не прошло и года, как Уолтер и Лора поженились, а пещера на территории поместья Дженсенов стала давать по пять тонн грибов ежедневно. С 1955 по 1969 год Королевская цементная пещера Дженсенов была почти единственным поставщиком грибов компании «Кэмпбелл суп», и теоретически в одной из трех их банок находились наши грибы. Поэтому мать повесила рядом с портретом великого датчанина копию одного из творений художника Энди Уорхола.

Отец, исключительно молчаливый человек, не распространялся о своей роли в поддержании на плаву бизнеса и не ставил под сомнение детали легенды, хотя я всегда недоумевала по поводу выбора матерью грибного супа в качестве лекарства. Разве не куриную лапшу признают еврейским пенициллином? Кому придет в голову нести больному гриппом консервированный грибной суп, а не куриный бульон? Но довольно с моими некорректными вопросами. В общем, тощие доходы Дженсенов разжирели на грибных долларах и, хотя компания «Кэмпбелл суп» вскоре нашла сырье дешевле нашего, семейный бизнес получил хорошую подпитку, а мой отец был не из тех, кто привык топтаться на месте. Настало время искать новые сферы деятельности, и в начале 1969 года цементное предприятие Дженсенов начало производить… мне трудно это выговорить, но таков ненавистный поворот истории… портлендский цемент.

Еще в тридцатых годах установили: если небольшую порцию росборнского цемента добавить в состав портлендского конкурента, то получается продукт более высокого качества. В конце шестидесятых годов технологии достигли такого уровня, что осуществилась мечта строителей, больше не требовалось смешивать две составляющие вручную.

Таким образом, если грибы позволили семейному бизнесу удержаться на плаву, вражеский цемент породил дженсеновский бум семидесятых годов. Резкий взлет прибыли объяснялся увеличением продаж нового чудо-товара – смеси росборнского и портлендского цементов, Кинг-Конга и Годзиллы под названием владельца-производителя – роспортский цемент.

Деньги полились потоком – возник новый цемент. А через три месяца родилась я.

И вот на рубеже детства и отрочества я иду между двумя низкими сугробами снега по нашей вымощенной дорого́й плиткой подъездной аллее к большому родовому дому и думаю о Мэтью Уивере (только не о реальном Мэтью), но замедляю шаги, заметив наспех припаркованный у входа, заехавший двумя колесами в снег на газон пикап отца. Это означало: что-то не в порядке, поскольку отец даже самые мелкие бытовые дела выполнял аккуратно. Я сразу похолодела, испугавшись, не случилось ли что-нибудь с одним из моих братьев (у каждого было выше крыши дурных привычек, от которых они могли пострадать). И бросилась к дверям.

Ничего страшного тогда не произошло. Страшное было впереди. И это страшное, как мне по глупости казалось, подстерегает меня.

Что я понимала в двенадцать лет? С тех пор мир меня многому научил.

Распахнув дверь и увидев живых и здоровых братьев, я почувствовала, как у меня отлегло от сердца. Перед телевизором сидел в кресле, задрав ноги, Бобби. В одной руке он держал пульт дистанционного управления, в другой – стакан водки с тоником. Младший из братьев, Паули, предпочитавший крепким напиткам гашиш, растянулся на диване и, положив ладонь на лоб, напоминал даму викторианских времен, приходящую в себя после приступа истерики.

– Привет, сестренка, – произнес Бобби.

– Что происходит? – спросила я.

Брат, указывая наверх, поднял руку со стаканом.

– Пойди посмотри сама.

Паули с трудом перевел на меня взгляд.

– Слушай, Ханна Соло [8], подозреваю, что это все-таки моя вина. Ты ни о чем не беспокойся, я ей потом расскажу.

Я понятия не имела, о чем он говорит. Затем услышала, как сверху меня зовет мать, сначала громко, затем плачущим голосом:

– Ха-а-анна!

Мне захотелось бежать из дома, вскочить на велосипед и оказаться как можно дальше от этого места.

– Иду, мама! – крикнула я и, не прибавив шагу, двинулась наверх.

Когда я родилась (словно внезапно грянула сирена) и, ясноглазая и орущая, явилась в мир, братьям было десять и двенадцать лет. К этому времени мать уже много лет восседала на семейном троне и наслаждалась доходами цементной компании Дженсенов (одежду заказывала прямо из «Ангелы Чарли», собирала антиквариат), нанимала и увольняла домработниц и садовников, обожала сыновей.

Мать успешно создала для себя мир, в котором хотела жить, – большой дом, обслуга, мужественный защитник-супруг. Она считала, что все это достигнуто благодаря ее женским хитростям и теперь можно расслабиться и наслаждаться тихими днями. Но, к несчастью, ее праздность стала примером для подражания сыновьям – моим любимым братикам. Они мне казались такими же безобидными, как пара игрушечных мишек, – с бестолковыми улыбками и круглыми животиками, которые они набивали всем, что им было по вкусу.

Старший, Бобби, пил сколько я себя помню. Не то чтобы допивался до чертиков или входил в запой, скорее напоминал ребенка, обнаружившего нескончаемые запасы конфет и постоянно находившегося на грани сахарной комы. Паули был моложе на два года и слыл известным пижоном – его обожали в школе, а больше на вечеринках, где он пользовался успехом у девушек, ненавидевших солнечный свет и любивших слушать заумные английские группы. Но мне казалось, что глубоко внутри у каждого из братьев живет небольшая частица отца, слабый голос старается быть услышанным и побудить делать что-нибудь значимое в жизни.

Беда Бобби и Паули заключалась в том, что они нашли пульт дистанционного управления, способный приглушить шум жизни. Он был в полном их распоряжении и очень эффективен, и чем чаще братья давили на кнопку, тем надежнее регулятор уменьшал громкость голоса, требовавшего что-то сделать или, наоборот, чего-то не делать, что, в сущности, одно и то же.

У обоих братьев были чрезвычайно грустные глаза, которые наполнялись добротой, когда они смотрели на меня, даже если они меня при этом задирали, что им очень нравилось, но делали это любя, и я отвечала им любовью. По правде говоря, походить на них я отнюдь не хотела – ни на них, ни на мать. Только не сочтите это за бунт. Просто я так устроена: я папина дочь, дочь отца-феминиста, мечтавшего, чтобы я стала инженером, астронавтом и даже президентом США. Мой отец был героем, безропотно трудившимся на поприще монохромного порошка, его цементный завод представлял собой безвоздушный лунный пейзаж. Даже когда отец не работал, то все равно чем-нибудь занимался: помогал починить церковную кровлю, красил с приятелем забор, покупал продукты для престарелых прихожан, а я была его добровольной помощницей всякий раз, когда мне это позволялось.