Кирилл Агапов - Восемьдесят сигарет

– Я… сейчас… кончу.

Сперма ударила в её рот. У Токаря было ощущение, что Нина сейчас захлёбнется, настолько мощным, казалось, было его извержение. Нина глотала, всасывая головку, словно трубочку для коктейлей. Она приняла всё, до последней капли, и только после этого выпустила обмякший член из своего рта.

Токарь завалился на диван. Он глубоко дышал; руки и ноги его подрагивали. Он думал, что лучше, чем было прошлой ночью, уже быть не могло. Но оказалось, что он ошибался: наслаждение, испытанное им только что, превосходило все прошлые оргазмы в его жизни, даже если их помножить.

Вставая на ноги, Нина поморщилась от боли в ягодицах. Вытащила сигарету, взяла с печки коробок спичек и закурила.

Токарь открыл сонные глаза.

– Бегом иди отмывать свой рот, – голос его звучал утробно. – Я сказал бегом!

– Мне не хочется никуда идти.

– Прошу тебя, не сейчас. Только не сейчас. Оставь свои закидоны и исчезни с моих глаз. Иди отмойся. Иначе я убью тебя, – умоляюще говорил он, и было видно, что это не шутка.

– А разве вода поможет мне отмыться?

– Вали! – заорал Токарь не своим голосом. – Пожалуйста. Я убью тебя, сука!

Послышалось испуганное завывание Марины из соседней комнаты.

Впервые за всё время с их встречи Нина действительно испугалась по-настоящему. Она побледнела и медленно, стараясь не делать резких движений, словно перед ней лежала готовая к броску кобра, попятилась к выходу.

– Токарь, послушай. Успокойся, слышишь. Я пошла умываться, а ты постарайся взять себя в руки.

Она нащупала дверную ручку и вышла спиной из комнаты.

Всё это время Токарь сжимал пистолет, судорожно целясь Нине между глаз.

Когда девушка вышла, он вскочил с дивана, схватил ящик с яблоками и зашвырнул его в стену. Марина, перепуганная грохотом и криками, зарыдала в голос.

– Завали пасть!

Плач стал тише.

Из кухни доносился звук падающей воды из рукомойника в жестяную раковину.

Токарь стоял посреди комнаты, и спелые, зелёного цвета, кисловатые на вкус яблоки сорта Гренни Смит, упакованные каждое в отдельную белую сеточку, валялись вокруг него на полу.

Задумались ли вы, что такое настоящее унижение?

Когда пьяная компания сопляков шлёпнула по заду вашу подружку и вы это молча проглотили, ухватившись за спасительное: «Не связывайся с ними, дорогой, будь умнее, пойдём»? Когда в коем-то веке решили поужинать в дорогом ресторане, но метрдотель вас не пустил, сославшись на отсутствие свободных мест, а на самом деле причина была – и вы это прекрасно поняли по его взгляду – в том, что ваш дешёвый костюм не соответствовал уровню заведения?

Если вы думаете, что это оно и есть, то спешу вас разуверить.

Чистое, абсолютное унижение, способное разрушить вас как личность, уничтожить, свести с ума – это… радость; благоговейный трепет перед человеком, вызванный лишь тем, что человек этот относится к вам, как к равному, не видит в вас раба. И вот тогда вы ловите себя на мысли, что восхищаетесь им. Стараетесь всячески угодить, лишь бы не расстроить его. Потому что боитесь испортить ваши равные отношения. Боитесь злоупотребить его толерантностью. Вы искренне проникаетесь к нему теплом лишь за то одно, что он не чморит вас; тянетесь к нему, и нет вам дела до того, что он натворил в прошлом, почему оказался в этом месте. А если такой человек сможет зайти ещё дальше, перешагнет через закон, рискуя собственным статусом, выкажет вам максимальное доверие, скажем, стрельнет у вас украдкой сигарету – о! тогда он превратится в ваших глазах в полубога. Вы возведёте его в ранг святых. Ему больше не нужно будет просить вас о мелких поручениях, вы сами рады служить ему: покупать дорогие сигареты и угощать его; прятать у себя его мобильник, рискуя собственной шкурой; с огромной радостью ставить перед ним мешок с вашей передачкой ещё до того, как залезли туда рукой, чтобы он сам мог спокойно и ничем не рискуя угоститься чем пожелает.

Собака, приносящая кость и виляющая хвостом. Чернокожий, целующий руки плантатору, не использующему кнут. Еврей Шиндлера.

С того дня, как вы угодливо стали угощать сигаретами – добросовестно соблюдая правила конспирации – того, кто готов взять их из ваших рук, вы опустились на самую глубину унижения. Так что забудьте и постарайтесь больше не думать о ваших мещанских комплексах.

А что же они, эти люди, с большими любящими сердцами?

Сейчас мне грустно и стыдно вспоминать один случай, произошедший в то короткое время, когда я ещё был здесь человеком. Поэтому я и не упомянул о нём раньше.

Меня отправляют по этапу на продление меры пресечения. Бюрократическая формальность, высасывающая из вас все жизненные силы.

В шесть утра вас выводят из камеры. Распихивают по боксам – вонючим камерам, без какой бы то не было мебели и единственным зарешеченным окошком. Пять часов вы стоите в этой зловонной коробке, плечом к плечу к другим зэкам, потому что людей набивают в эти боксики до самого отказа. Пять часов в насмерть прокуренной комнате.

С непривычки ваша голова начинает раскалываться уже спустя час. Вам хочется спать. Есть. Сдохнуть. Камера, из которой вас вывели и запихали сюда, грезится вам раем земным. Тёплая, с отдельной кроватью; с горячим чаем; с баландой на обед; с новой, ещё не начатой книгой, взятой в местной библиотеке. О чём ещё мечтать!

За полчаса боксик заполняется сигаретным дымом. Вам кажется, что вы не продержитесь и трёх часов в этом маринаде из людей. Но, конечно, продерживаетесь. И эти боксики – всего лишь начало. Спустя пять-шесть часов приезжают тюремные машины – автозаки. Начинается сортировка по районным судам. Кому куда ехать. Измотанные, вы начинаете нетерпеливо переминаться с ноги на ногу.

Вы скрещиваете пальцы. В какой суд увозят первыми? Центральный? Чёрт! Ну разумеется, моё «такси» стоит последним в очереди. Значит, ещё минимум час.

Затем вы трясётесь в автозаке. Летом – обливаясь потом. Зимой – промерзая до костей. Вас укачивает от запаха бензина.

Дальше – суд.

Процедура повторяется. Вас запирают в комнате в четыре квадратных метра. Чаще всего вы тут один. Иногда вдвоём. Четыре стены, покрытые шлепками цемента, в простонародье – шуба. Запрещённая Женевской конвенцией: сердобольные европейцы посчитали, что шуба угнетает заключённого, давит на психику.

Глаза привыкают к слабому жёлтому освещению дохлой лампы. Лавочка! Лечь сложно – она полметра в длину. Но можно исхитриться, закинуть ноги на стену или свернуться эмбрионом. И затекать всем телом ещё часов семь. В промежутке будет короткая прогулка до зала суда. Минута – и мера пресечения продлена. Возвращаемся в боксик. Вам плевать на меру пресечения. Вы прекрасно понимаете, что всё это – чистая формальность. Вы и не надеялись на освобождение под подписку. Вы хотите обратно в камеру. Вы вспоминаете, что сегодня одному из сокамерников должна была прийти передачка. Значит, пируем! Вы ещё не привыкли к тюрьме. Трясётесь, как банный лист, не готовые к большому сроку. Вы читаете книгу, перечитывая каждую страницу по нескольку раз, потому что ум ваш в смятении. Вы все ещё «срёте вольными пирожками», как тут говорят. Но этап, это увлекательное путешествие, в один заход примиряет вас с вашим серым и безрадостным будущим. Окрашивает его милыми, уютными радостями.