Кирилл Агапов - Восемьдесят сигарет

Нина встала на ноги. По её щекам текли слезы.

За окном послышались приглушённые голоса Токаря и Винстона. Их торопливые шаги. Затем звук мотора и чваканье земли под колёсами отъезжающей машины.

– Я не могу вас отпустить. И я не уверена, что если мне придется выбирать между вашей жизнью и его свободой, я выберу первое, – сказала Нина и вышла из комнаты.

Как вы думаете, за что можно избить человека до полусмерти?

Я поскользнулся…

Общая столовая. Три окна выдачи питания. Нам запрещено к ним приближаться. Раб получает еду через чёрный ход. В трёх чанах. Первое, второе и чай. Чаны эти утаскиваются вдоль стены в самый дальний угол обеденного зала. Там наши столы. Рядом с бачками отбросов. Скатерти иные, чем на всех остальных столах. Это опознавательный знак на случай, если кто-нибудь захочет сесть за них по ошибке. По той же причине вся наша посуда помечена буквами «С. П.» – спецпосуда.

Когда приезжает комиссия, мы остаёмся без еды. Потому что никак нельзя поборникам прав человека видеть три алюминиевых бака с баландой, стоящие отдельно. Пламя праведного гнева может испепелить погоны начальника колонии. О получении же пайка из общей кормушки даже во время приезда самой серьёзной комиссии не может быть и речи. Правда, после того, как все посторонние уедут, нас всё же покормят. Внеурочно. Начальника можно понять. Выкручивается, как может.

Я поскользнулся…

Заключённые не раз поднимали вопрос о том, чтобы рабы подходили к своим столам через отдельный вход, а не пёрлись сквозь ряды обедающих мужиков. Это не эстетично – жрать, когда мимо тебя снуют рабы со своими крынками. Но отдельного входа нет. Сделать – технически сложно и дорого для колонии.

Терпят мужики, скрежеща зубами.

Торопливыми шагами, пригнув голову, я пробираюсь вдоль стены к своему месту, не подозревая о том, что Аннушка уже разлила масло.

Аня – тридцатилетняя шлюха. Он расплескал на пол остатки жирного супа и не удосужился протереть за собой. Ему простительно. Ему вообще многое спускают с рук. Говорят, Аня сосёт лучше любой порноактрисы. Это дорогого стоит.

Я поскользнулся…

Падая, я ухватился за скатерть одного из столов. Рефлексам плевать на социальные правила. Мужикам плевать на рефлексы. Я ухватился за скатерть. Тем самым испортив её. Привёл в негодность. Забобрил. Вместе с ней и всю посуду, что стояла на столе. В идеале надо бы заменить и сам стол.

Я упал. Тарелки с объедками полетели на меня почти одновременно с пинками разгневанных пострадавших мужиков. Я испортил ужин троим хорошим людям. Что ещё я заслужил, как не удары ногами?

Среди избивающих меня был зэк по кличке Машинист. Он бьёт с чувством. Пинает от всей души.

А я лежу на полу, закрывая руками голову, и в собравшейся вокруг меня толпе пытаюсь увидеть лицо Воланда…

Небо над Залежено окрасилось кроваво-красным. Солнце уходило за горизонт. Заканчивался бесконечно долгий день.

– А если он не приедет? – спросила Нина.

Токарь стоял у окна и поминутно в него выглядывал через крохотную щель в шторах.

– Кто? Винстон?! Херню не неси. Я его почти двадцать лет знаю. Мы с ним такие дела вместе проворачивали, на десять пожизненных хватит. Он мне почти как брат.

– Ну а вдруг?

– Никаких «вдруг», – отрезал Токарь, – он приедет! – А про себя подумал: «Да где его черти носят?»

Он волновался. Нина озвучила вслух то, о чём он даже не решался подумать, хотя подобные мысли начали закрадываться в его голову с наступлением заката. В глубине души он допускал, что Винстон мог бы его предать. В этот раз – мог бы. Токарь загнал себя в ловушку. Слишком высока вероятность, что ему не удастся выпутаться. Помогая ему, Винстон сильно рисковал. Сотни тысяч долларов уже были в его руках. Никогда прежде их дружба не испытывалась таким искушением предать, как теперь. Токарь проклинал себя, что не настоял на том, чтобы поехать вместе с ним.

Он достал телефон. Набрал номер Винстона. Михаил Круг дважды успел пропеть припев «Кольщика», после чего включился автоответчик. Тогда он позвонил снова. В этот раз Винстон сбросил звонок почти сразу. Выругавшись, Токарь сунул телефон в карман.

Подозрения складывались из отдельных мелких фактов в целую картину: «Не захотел взять с собой», «яблоки уже у него», «четыреста тысяч баксов», «я по уши в дерьме, а он чист, как жопа новорождённого», «он не отвечает на телефон». «Он не вернётся. Никто бы не вернулся на его месте».

Чувствуя, что отчаяние охватывает его, он заставил себя не думать об этом. Он резко развернулся лицом к Нине.

– Он приедет, поняла? Это в вашем сучьем мире вы кидаете друг друга почём зря. Из-за бабла, из-за тёлок. Выходишь на волю, и блевать тянет, вернуться хочется. Куда ни посмотри – одни шлюхи и пидорасы, ни одного нормального пацана не осталось!

– Разумеется, кроме вас? – с явной иронией спросила Нина.

– А разве нет? Ты выгляни в окно, одни петухи, сука. Волосатенькие, с серёжками, в джинсиках в облипочку, как у тёлочек. Так и хочется им присунуть. Да чё я тебе рассказываю, сама всё понимаешь, иначе не сидела бы сейчас со мной. Я это понял тогда, в номере. Настоящей женщине нужен настоящий мужик, а не эти сладенькие заднеприводки, – он с отвращением сплюнул на деревянный пол, – ненавижу.

Токарь снова выглянул в окно, прислушался к звукам, рассчитывая уловить шум мотора, но ничего не услышал. За окном стояла тишина. Он поправил занавеску, закурил. Устало потер лицо.

– У меня есть один приятель, – сказал он, подойдя к Нине и сев рядом с ней на диван, – ему дали пятнашку , ПЯТНАШКУ, за то что он забил одного такого. Он пришел в парк со своим маленьким сыном, а рядом на лавочку примостилась толпа каких-то попугаев. У кого серёжки, у кого патлы аж до самой жопы. Пидорасы, одним словом. Только что в очко не долбятся, фу на хер, совсем уже нюх потеряли… Ну, он им раз сказал, чтобы они сквозняк нарисовали , два, а те ему, мол, отвали, мы никому не мешаем, это общий парк, для всех. Ну того и перемкнуло, понятное дело: в тюрьме ему не каждый в глаза осмеливался посмотреть, а тут, блять, стая дятлов ему зубы показывает, вот он и взял палку. А когда опомнился, голова одного из этих индейцев была похожа на лопнувший арбуз. И теперь его сын растёт без отца. И всё из-за каких-то чертил крашеных.

Он закурил, злобно уставившись в противоположную стену комнаты. Встал. Вновь подошёл к окну и выглянул в него сквозь просвет неплотно закрытых штор.

Нина смотрела на его спину. Рот её слегка приоткрылся, она хотела что-то сказать, но вместо этого отвернулась. Затем вновь посмотрела на Токаря и произнесла: