Кирилл Агапов - Восемьдесят сигарет

– Иди ко мне, – девушка встала с дивана и протянула руки вперёд, – иди ко мне, милый.

Токарь обернулся. «Как же она красива» – в который раз мелькнуло в его голове.

Девушка подошла к нему. Медленно забрала сигарету из его пальцев, сделала затяжку, и затушила бычок в стоящем на подоконнике горшке с суккулентами.

– Возможно, этот вечер – последний, который нам суждено провести вместе, – прошептала она, обняв Токаря, – и я не знаю, я не знаю, что мне делать, – она провела ладонью по его спине, по талии; пальцы коснулись рукоятки пистолета за поясом спортивных штанов; задержались на ней, – я не готова потерять тебя, милый, не могу допустить, чтобы всё закончилось, так и не начавшись.

– Не говори так, – прошептал Токарь в ответ, – ничего не закончилось, у нас с тобой всё ещё впереди. Винстон вернётся за нами, я знаю. Маленькая моя, не бойся.

Они поцеловались, и в этот момент, ощущая тепло её тела, упругость груди, вдыхая запах её волос, Токарь позабыл обо всём на свете: о Винстоне, о яблоках, напичканных наркотиками, о убитых цыганах, о привязанной к батарее Марине в соседней комнате, о том, что в эту самую секунду где-то – быть может, поблизости – рыскают полицейские машины, легавые рассылают ориентировки, готовят облаву, наверное, перекрывают дорогу, наверное, уже едут сюда, наверное, уже здесь. Он забыл обо всём этом. Он думал лишь о том, что хочет простоять так вечность, в этой маленькой комнате деревянного дома, с низкими потолками и печкой в углу. Весь мир, всё его богатство, необъятность, все его краски и звуки, что он научился различать с тех пор, как в его жизни появилась Нина, был в его руках. Буквально. Нина и есть весь мир.

Токарь взял в ладони её лицо.

– Нина, – сказал он.

– Что? Что, милый?

– Я… я…

– Скажи это.

Нина замерла. Глаза её заблестели от слез. Она пристально смотрела на Токаря, а он продолжал нежно сжимать её лицо ладонями.

– Скажи то, что ты хочешь сказать.

И тогда Токарь произнёс слова, которые не говорил никогда и никому

– Я люблю тебя.

Нина закрыла лицо руками.

– Ты чего?

– Боже! Боже мой, я так счастлива! Повтори это, милый, скажи ещё раз.

– Я люблю тебя. Люблю. Люблю.

Он прижал её голову к груди, гладил по волосам и повторял «люблю». Обняв Токаря, Нина счастливо улыбалась.

– Я услышала, что хотела, – говорила она тихо, – скоро все закончится, – она опустила руки на его талию, – твой друг не вернётся за нами, – снова нащупала рукоятку пистолета, – мне так много хочется тебе рассказать, но у нас слишком мало времени. Нас разлучат, и мы больше никогда не встретимся, – осторожно ухватила пистолет двумя пальцами, – и я не могу этого допустить.

Телефон Токаря пискнул. Нина вздрогнула и отдёрнула руку от оружия.

«Еду. Бабки у меня!» – вытащив телефон, прочитал Токарь сообщение от Винстона. Он показал его Нине и сказал, с трудом скрывая радость и облегчение:

– Живём, лапа! Я же тебе говорил, что всё будет ништяк.

Шиломбрит по-отцовски улыбается мне. Он говорит: «Всё это может закончиться, как только ты попросишь об этом». Говорит открыто, прямо, без намёков. Ему нечего бояться. Никто, кроме нас двоих, не слышит этих слов. А значит, он их не говорит.

Меня избивают по три раза в неделю. Случается, и чаще. Но никогда – реже.

Я пытаюсь не давать им ни малейшего повода. Слежу за любыми, даже самыми незначительными своими действиями. Заикаюсь, обдумывая каждое слово.

Но Шиломбрит всё равно всегда находит повод… «Соглашайся. Соглашайся, и тогда тебя перестанут бить».

Проникновенность его тона пугает меня.

«Нет». – «Сегодня ты снова накосячил». – «Что? Я… я ничего не сделал…»

Я превращаюсь в Лёшу.

«Заткнись». – «Извини». – «Сегодня ты накосячил. Снова».

Шиломбрит растягивает рот в издевательской улыбке. «Правда, я ещё не знаю, как именно, но я обязательно что-нибудь придумаю. Ты мне веришь?»

О! В этом у меня нет ни малейшего сомнения. Не нужно обладать фантазией братьев Гримм, чтобы выдумать причину, по которой можно наказать провинившегося раба. Прибавьте к этому авторитет Шиломбрита и мою ничтожность – и вы получите бесконечно много поводов отбить мне печень, не выходя за рамки «закона».

«Я всё равно выебу тебя, – говорит он. – Ты сам этого попросишь».

Я становлюсь червём. Прикажи он мне сейчас ползать на брюхе – у меня вряд ли хватит сил противиться.

«Мне надо работать», – жалкая попытка отделаться от этой сволочи, но она срабатывает.

Шиломбрит сплёвывает мне под ноги и уходит.

Мои руки трясутся, словно у меня болезнь Паркинсона. Делаю глубокий вдох и медленно выдыхаю. Дрожь постепенно проходит.

Они не оставят меня в покое.

Я шарю глазами в поисках подходящего предмета…

Они будут избивать меня снова и снова, снова и снова, до тех пор, пока… пока…

Осколок кафельной плитки под умывальником держится на соплях. Я легко отрываю его…

Об раба нельзя пачкать руки. Поэтому меня избивают ногами и палками.

Я рассматриваю осколок. Один его край остер, как бритва. То, что надо…

Симулировать – вот что я научился делать с виртуозностью футболиста во время ответственного матча. Скулить и корчиться от нестерпимой боли ещё до того, как сапог врежется в мой живот. Иногда это помогает.

Я первоклассно ползаю в судорожных корчах.

Сквозь пятна грязи на потрескавшемся зеркале вижу своё отражение. Перепуганный раб с красивыми чертами лица…

Они не оставят меня в покое.

Острой стороной я прижимаю осколок кафеля к скуле…

Они не остановятся. Будут и дальше избивать меня. Пока наконец не сделают своей шлюхой. Но… может быть, им не нужна шлюха-уродина?

Резким движением я распарываю себе лицо от щеки до подбородка…

Губы были разбиты. Из глубоких рассечений ручейком бежала кровь на подбородок. Заливала шею и грудь. Сломанный нос со свистом втягивал воздух. Оба глаза почти не видели из-за тёмно-красных гематом. Левая щека была рассечена, из неё сочилась кровь.

Она разомкнула слипшиеся кровью губы. Языком вытолкнула выбитый зуб. Ещё один держался на десне. Все её лицо покрылось кровью, словно на него вылили банку краски.

Из горла вырвался хрип.

Она застонала.

Токарь нанес ей не меньше десятка ударов, вложив в кулаки всю свою силу. После первого удара Нина закричала, после второго – кинулась на него и вцепилась в лицо, после третьего она колотила его ногами и руками. Лишь когда горшок с суккулентами обрушился на его голову, Токарь остановился. Поморщившись, он быстрыми движениями растёр ушиб, с негодованием посмотрел на перекошенное гневом и страхом лицо Нины и отшвырнул обмякшее тело Марины к печке.