Эмили Барр - Выжить любой ценой

Я так хотела провести эту ночь с Эдом.

– Будем надеяться, – говорит Марк.

– Что ты хочешь сказать, Марк? – вскидывается Черри. – Какого черта? С чего это утром не будет светло? – Голос у нее срывается.

– Я вот думаю… Может, дело не в Самаде? Возможно, случилось что-то пострашнее.

– Что-то пострашнее – это как? – резко спрашивает Джин.

– А так. Есть несколько вариантов. И не говорите мне, что сами об этом не думали. Все равно не поверю. У этих русских везде понатыкано ядерных ракет. И они постоянно наготове. Возможно, они случайно вдарили по Аляске или еще где-нибудь. Может быть, началась ядерная война. А там уже недалеко до мировой катастрофы. Могло погаснуть солнце. Мог пойти радиоактивный дождь.

– Заткнись, Марк! – неожиданно выпаливаю я. – Что за чушь ты несешь? Солнце вряд ли погаснет, даже если Америка с Россией обменяются ядерными ударами. Тем более здесь, в Малайзии.

– Ну да, нам всем хочется думать, что Самад где-то свалился и расшиб себе башку, ведь это самое простое объяснение. Но если они начали кидаться ракетами, Индия и Пакистан уж точно последовали их примеру. А мы от них недалеко. Япония вообще под боком. Могло произойти все что угодно.

Дождь не прекращается. Как говорится, что хотели, то и получили. Я заставляю себя проглотить несколько кусочков полусырой рыбы, мокрых и холодных, и вытаскиваю застрявшие между зубов кости. Сейчас только не хватает подавиться. Потом прижимаюсь к Эду. Интересно, а другие наши парочки тоже сидят в обнимку?

– Лучше помолчи, Марк, – внезапно произносит Джен. – Нечего пугать нас всякими страшилками. Нашел, о чем говорить. Что бы там ни случилось, сделать мы все равно ничего не сможем. Если хотите отвлечься, могу последовать примеру Черри и рассказать вам, почему мы с Джин не очень ладим. Кейти уже ознакомилась с этой историей, пока мы рыбачили, так что ей придется послушать снова.

– Ничего не имею против, – с готовностью соглашается Кейти, и в ее голосе звучит необычная для нее мягкость.

– Джинни, ты не возражаешь?

– Давай, если тебе так уж невтерпеж. Но я буду тебя поправлять.

– Кто бы сомневался.

Все долго молчат. Эд такой теплый и уютный, что мне хочется поскорее уединиться с ним в лесу. Но пока это вряд ли выйдет.

Вокруг кто-то летает, ползает, пищит и хрустит ветками. Дождь расходится все сильнее. На нас с деревьев начинает капать.

– Мы договорились, что пока мы здесь, будем держать рот на замке. Но вот что я вам скажу: никто из вас, кроме Кейти, не может о нас судить, не зная, что нам пришлось пережить в последние два года.

– Вы знаете, что у нас трое детей? – перебивает его Джин. – Девочка и два мальчика. И еще две маленькие внучки.

Мы утвердительно гудим. Нам это известно.

– Но мы не говорили вам, что случилось с одним из наших мальчиков.

– Джинни, не вмешивайся. Кто рассказывает – ты или я? – раздраженно прерывает ее Джен.

– Не надейся, что я позволю тебе рассказать все по-своему.

– Я знаю. Но дай хотя бы начать.

– Давай. Пусть они сами судят обо всем.

Джен вздыхает:

– Я расскажу вам нашу историю. Джинни будет утверждать, что я все переврал. Так что вам придется разбираться самим. Но прав все-таки я.

И Джен начинает говорить.

Мы слушаем его рассказ в абсолютной темноте под аккомпанемент льющегося дождя и беспокойных лесных шорохов. Эд обнимает меня за плечи, его рука держит меня, как якорь, и я жалею, что мы не сошлись раньше. Сколько же времени мы потеряли.

– Мы решили поехать в Малайзию, и я сразу же об этом пожалел. Еще до того как мы застряли на этом острове, все пошло не так, как надо. И вожделенного отдыха у нас не получилось. Оказалось, уехав от того, что составляло смысл нашей жизни, мы поставили под угрозу свои отношения – и в этом, думаю, Джинни меня поддержит. Нам незачем было ехать в Малайзию. Мы всегда отдыхали в Австралии. Из этой страны нет смысла уезжать. Там отличные пляжи, горы, пейзажи, города мирового уровня и…

– Джен, ты не представитель турфирмы, – язвительно перебивает его Джин. – Кончай рекламу и рассказывай дальше.

– Ну да. Мы не всегда жили в Австралии. Поэтому я так ее люблю. В общем, мы никуда не собирались. Сюда должен был приехать Бен, наш младший сын. Малыш Бен. Он хотел провести здесь медовый месяц с невестой Самирой. Я кратко расскажу, что произошло, потому что вдаваться в подробности мне тяжело. Хотя мы его родители и должны быть сильными, чтобы служить ему опорой, мы с Джинни не очень-то справляемся со своей ролью. Это стало понятно, как только мы уехали из дома. Когда мы отправились в эту увеселительную поездку, Бен лежал в больнице уже два года и пятнадцать дней. Я страшно жалею, что не вел счет времени. Мне надо знать, какое сегодня число в Брисбене, там, где он лежит. Он провел в больнице два своих дня рождения, два Рождества, и сейчас, вероятно, наступает его третья больничная Пасха. У меня всегда была максимальная медицинская страховка, потому что я считал, что надо быть готовым к любым превратностям судьбы. И такая превратность произошла. Бену был тридцать один год. Сейчас ему тридцать три. Итак, ему тридцать один год, он обручен с Самирой, очень милой девушкой, и мы ожидаем появления новых внуков. Джинни и семья Самиры планируют устроить свадьбу, которая будет наполовину индуистской, наполовину европейской, что позволит избежать грандиозного празднества, которое длится несколько недель. Это меня вполне устраивает. Все отлично. Просто замечательно. Бен живет в Брисбене в районе Вест-Энда, неподалеку от Чепел-Хилла, где обосновались его старики-родители. Он навещает нас почти каждую неделю. Парень просто золото: умный, красивый и удачливый во всем. Прекрасный регбист. Мы всегда волновались из-за этого регби, правда, Джинни? Там очень много травм. Можно даже сломать шею. Но он казался неуязвимым. Никаких переломов и рентгеновских снимков. Он никогда не болел гриппом и не пропускал по болезни школу.

И вот однажды все это закончилось…

– О, Джен. Не говори об этом, – всхлипывает Джин. Теперь ее голос звучит совсем по-другому. – Я просто не могу этого вынести.

– Поздно, дорогая, – мягко останавливает ее Джен. – Что случилось, то случилось. И никуда от этого не деться.

– Вы можете не говорить, если вам тяжело, – подает голос Эд.

– Нет. Раз я сказал, что расскажу, значит, так оно и будет. Я хочу, чтобы вы знали. Все случилось очень быстро. Когда вы осознаете, что ничего изменить нельзя, сколько бы вы ни старались, это просто сводит вас с ума. Ничего нельзя переиграть. Если бы я мог повернуть время вспять и поставить себя на его место, я бы сделал это, не раздумывая. Тысячу, миллион раз. Но ничего подобного я сделать не в силах – таков мировой закон. Когда нас сюда занесло, я подумал, что этот закон забуксовал, и это даст мне шанс что-то изменить в жизни Бена, но, увы, ничего подобного не случилось. Так вот. Он просто переходил дорогу в Брисбене. Как это делают миллионы людей каждый божий день. Был час пик, машин полно. Но они стояли в пробке, и он пробирался между ними. И так же между ними лавировал мотоцикл. Но мотоцикл – это транспорт, а не пешеход, значит, он должен был стоять и ждать вместе с другими машинами, а не вилять между ними. Все случилось мгновенно. Бен вышел из-за машины, и на него наехал мотоцикл, отбросив его под колеса. Мотоциклист вылетел из седла, однако он был в защитной амуниции и практически не пострадал. А вот Бену повезло меньше. «Скорая» ехала очень долго, но он как-то держался. Нам позвонили. Снимая трубку, я ожидал чего угодно, но только не этого. Говорят, родители чувствуют, когда что-то случается с их детьми. Ничего подобного. Для нас это было подобно грому среди ясного неба. Они сказали, что он в коме. Но это же Бен. У меня оставалась надежда. Бен ведь всегда выходил сухим из воды. Джинни была в ужасном состоянии, однако я уверял ее, что все будет в порядке. Казалось, во мне говорит родительский инстинкт. Я обещал ей, что, когда мы приедем в больницу, он уже будет сидеть на кровати и проситься домой. Я всегда верил в Бога. Но когда мы приехали в больницу, эта вера сразу же пропала. В одно мгновение.