Кара Томас - Где скрывается правда

– Ты уходишь? – спрашивает она.

– Просто… прогуляюсь немного.

– Если не хочешь, чтобы я тебя подвозила, в гараже стоит велик Кэлли, – говорит Мэгги. – Она на нем уже много лет не ездит.

– Спасибо. Это было бы замечательно.

Я обхожу гостиную и иду к двери из кухни. Велосипед с подсолнухами, на котором Кэлли ездила в детстве, свисает с потолка гаража, пристегнутый за колеса вверх тормашками. Велосипед взрослого размера, светло-синего цвета, стиля ретро, с белой корзинкой, прислонен к верстаку Рика в дальнем углу. Когда я дотрагиваюсь до ручек, из корзинки выскакивает паук-сенокосец. Я ногой снимаю с колес паутину и вывожу велик из гаража на подъездную дорожку.

Я не ездила на велосипеде с детства. Забираюсь на сиденье, но промахиваюсь и чуть не падаю на дорожку. Надеюсь, этого никто не видел.

«Поговорка “просто, как ездить на велосипеде” появилась не с потолка», – напоминаю я себе, виляя по улице и заставляя себя ехать ровно. Несколько раз прокрутив педали, я уже еду тверже, но все равно делаю пробный круг по кварталу, потому что не хочу сегодня умереть.

Боль в икрах и ветер на затылке мгновенно меня пробуждают. Я в восторге оттого, что больше не надо ходить. Поднимаю зубчатую передачу и жму на педали сильнее. Цепь подо мной скрипит, и я понимаю, что сначала неплохо было бы ее смазать, раз Кэлли не ездила на этом велике много лет.

Свет на углу Главной улицы постепенно приближается. Вдруг подо мной раздается неприятный хлопок, и я останавливаюсь. Улица пуста, но я осторожно отвожу велик на край дороги, чтобы проверить, что случилось.

– Черт. – Я выдыхаю воздух с медленным шипением. – Чтоб тебя, сука, ненавижу.

Мне ни за что не проехать двенадцать миль до Оленьего Бега и обратно со спущенной шиной. До Гринвудов всего десять минут езды – еще не поздно развернуться и поехать обратно. Впрочем, в нескольких сотнях ярдов отсюда есть заправка, и можно попробовать подкачать шины на велике там. Может, они просто спустились от старости.

Я вытираю пот со лба плечом футболки. Мне надо добраться до Оленьего Бега, а пешком я не смогу, поэтому остается один вариант. Я слезаю с велика и веду его по Главной улице до «Квик-Марта». Парни, с которыми мы вчера вместе наблюдали за полицией у дома Ари, ездят на скейтах по парковке. Декер Лукас наблюдает с обочины; на колене у него пачка лакричных конфет.

– Привет. – Он машет мне лакричной палочкой. – Снова ты.

– Снова я, – отвечаю я.

– Ого, как ты на нем ездишь? – Декер кивает на шины.

Я беру у него конфету. Он наклоняется, чтобы осмотреть переднее колесо.

– Приличная дыра, – заявляет он. – У меня есть набор, могу подлатать.

– Правда? – Я готова кинуться ему на шею. Почему-то желание попасть в Олений Бег прямо сейчас отдается стуком у меня в груди.

– Только он у меня дома, – говорит он, и почва уходит из-под ног.

– А-а-а. – Я разрываю конфету зубами пополам.

– Я живу за углом, за школой, – говорит Декер. – Можно дойти пешком.

– Здорово. Спасибо. Я тогда куплю тебе еще конфет.

Декер смеется и отмахивается от меня. Друзьям он не говорит, куда идет, а им, похоже, все равно. Я веду велик Кэлли вдоль обочины, пока Декер летит по улице на скейтборде.

– Так ты, выходит… вернулась? – Декер внезапно останавливается и ждет, пока я его догоню, вероятно, осознав, что бросать меня невежливо.

– В Фейетт? – Вопрос не трудный, но ответ мне дается с трудом.

– Да. Ты сюда насовсем?

– Нет. – Я ковыряю резиновую бахрому на ручке велика. – Папа заболел. Я приехала попрощаться.

Я поднимаю голову на Декера. Глаза у него полезли на лоб.

– Какой ужас, – отвечает он. – Нам сюда, можно срезать по футбольному полю.

Я иду за ним, чувствуя благодарность за то, что он не стал расспрашивать. Справа забором-сеткой огорожена игровая площадка для младшеклассников. Со времен моего детства здесь поменяли все турники.

– Я живу на другой стороне улицы, – говорит Декер. – Смотри, не наступи на гусиный помет.

Мы идем вокруг зеленых кучек как по минному полю и ныряем в пролесок на краю футбольного поля. Он выходит на тихую дорогу. Я шагаю за Декером, мимо проезжает машина.

Его дом – в стиле ранчо и выкрашен в ярко-зеленый цвет. На подъездной дорожке стоит старомодный автомобиль. Когда Декер снимает замок с гаражной двери и поднимает ее, я понимаю, почему машина припаркована на улице. Для нее там просто нет места. Повсюду стоят полугнилые картонные коробки, пылятся старые телефонные справочники. Это похоже на шоу, которое смотрит моя бабушка: там человек в защитном костюме заходит в дом, находит пару дохлых кошек, и в конце все плачут от счастья.

– Эх, – вздыхает Декер, – мама не любит выкидывать вещи.

– Это круто, – отвечаю я, потому что кончики его ушей уже покраснели.

– Многое из этого – папино барахло, – бессвязно говорит он. – Прошло уже одиннадцать лет, а мама все думает, что он вернется за этими вещами.

Декер стучит пальцем по подбородку, словно позабыв, зачем мы тут стоим.

– А, да! Набор.

Пока Декер рыщет в глубинах гаража, я просто жду, засунув руки в карманы. Слышится возня, и затем он возвращается с набором для ремонта шин. Я сажусь на землю, прижав колени к груди, и наблюдаю, как он работает над великом.

– Так сколько ты здесь пробудешь? – спрашивает Декер.

– Я должна была уехать сегодня, но решила дождаться похорон Ари Каучински.

– Помню, как вы с ней играли пластиковыми медвежатами в садике мисс Броган. Она говорила, что с их помощью надо учиться считать, но вы вечно делали из них медвежьи армии. – Декер качается на пятках; когда переходит от шин к цепи, изо рта у него высовывается кончик языка. – Не верится, что она умерла. Кому такое вообще могло прийти в голову? Она была такой милой.

Милых девушек всегда обижают. Как будто вселенная получает какое-то извращенное удовольствие оттого, что забирает милых девушек одну за другой. А ведь мир наблюдает за этим и, в свою очередь, получает извращенное удовольствие от оплакивания очередной милой девушки.

– Наверное, какому-нибудь случайному ублюдку, – отвечаю я.

Декер закачивает воздух в обе шины.

– До меня доходили слухи, что это снова орудует ОРМ.

Декер принимает мое молчание за непонимание.

– «Огайский речной монстр». Прости, постоянно забываю, что ты переехала, когда это случилось.

Я поджимаю пальцы на ногах.

– Кто тебе такое сказал?

– Мама. – Декер смотрит на меня робко. – Но она много всякого читает. Всякие теории заговора. Типа полицейские знают, что взяли не того, но ни за что не признаются, что «монстр» до сих пор на свободе.

Значит, Декер не помнит, что я свидетельствовала против Стоукса. А может, он и вовсе этого не знает. В газетах никогда не говорилось, что свидетели по делу – это мы с Кэлли. Мы были несовершеннолетними, и судья запретил разглашать наши показания, чтобы защитить нас. Многие знали, что мы с Кэлли каким-то образом вовлечены в судебный процесс, но большинство наших одноклассников не было в курсе, почему нас так часто снимали с уроков. Они ничего не знали и завидовали.