Сергей Игнатьев - Пляшущие тени

— Вот, решил под утро покататься. Тем более, час назад прошла оперативная информация. На юго-западе случилось кое-что интересное.

Я кивнул, демонстрируя легкую заинтересованность.

— Я уже просмотрел присланные материалы, — продолжал он, насмешливо разглядывая меня. — Следы были превосходно заметены. Чистая работа. Контора, должно быть, рвет и мечет…

Я молча кивал, рассеянно слушая.

Наивный дурак, вот я кто.

Я закрутил вокруг него черные вихри, а потом он вскрикнул, глаза его полезли на лоб, пена запузырилась в уголках обкусанных губ, и он упал, суча ногами. А я стоял и смотрел сверху вниз. Пялился на роящуюся черную крупу, которая облепляет его, как мириады жадных москитов, и беспощадно жалит, высасывая его жизнь.

Жизнь его перешла в меня, подарив ощущение силы, дикую эйфорию, сумасшедшее ощущение пьянящей свободы.

И он остался валяться там, возле трансформаторной будки.

А они вон как, оказывается, работают. Быстро пронюхали. И эти уже все знают, и Контора…

Про Контору, а никак иначе это загадочное учреждение Иштван при мне не называл, я, в сущности, ничего не знал. Знал, что они что-то вроде закрытой спецслужбы, занимающейся паранормальными делами, «минусов» недолюбливают, хотя тоже знают, как правильно надо смотреть на мир. Знают о черных вихрях, пляшущих тенях и всяком таком прочем.

Но как они могли установить все так быстро? Черт, я ведь ничего про них не знаю.

А Иштван? Неужели, он догадывается? То-то он речь про охоту завел, старый лицемер.

Иштван продолжал, как ни в чем не бывало:

— … и убраны следы вмешательства. Таким образом определить направление уходящего «кукловода» практически невозможно. «Индикаторы» наших конкурентов сбились, не смогли ничего обнаружить. Пожалуй, Денис, нам стоит подробнее разобрать этот, в своем роде, замечательный случай. Пора уже натаскивать тебя на практике…

Я слушал его с максимально спокойным видом. И старался даже не думать о своей вчерашней охоте. Черт его знает, может, он и мысли читать может? У меня же получилось что-то вроде этого? Вчера, на пике, когда я поймал след этого ублюдка? Я же смог найти это гада… выследил его, сам не зная, как. Просто шлялся по городу, музычку слушал на плеере. И вышел именно в то место, где он должен был напасть на девицу.

На смену эйфории с каждой минутой приходила апатия, усталость. Веки мои наливались тяжестью, язык заплетался. Я находился на хрупкой грани реальности и сна.

— Отпираться бесполезно, Денис, — сказал вдруг Иштван. — Ты прикончил его, верно?

Голос у него был угрожающе равнодушным. Он уверенно смотрел на меня.

Я почувствовал досаду от своего прокола. И какую-то обреченную злобу. Честно говоря, после вчерашнего мне уже было на все наплевать.

— Ну, я.

Мы смотрели друг другу в глаза.

— Хм, надо же, — он довольно оскалился. — Иген, эртем. Да-да, теперь понимаю. Это же просто потрясающе! Выследил маньяка, которого ищет милиция уже несколько месяцев и… — Угрожающие интонации в его голосе неожиданно сменились неподдельным восхищением. — И, разумеется, ты сделал это из сочувствия к его будущей жертве?! Из сочувствия! Какой ты все же наивный! Но мне следует отметить — какая чистая работа. Почти никаких следов! Если бы не пара деталей, они бы даже причину смерти установить не могли. Я сам виноват, что не предупредил тебя об «индикаторах». Иногда они устраивают прогулки по городу. Так случилось и в этот раз… Да, а теперь я все же добавлю небольшую ложку дегтя…

Я напряженно смотрел на него. Не мог понять, что за игру он затеял.

Иштван положил руку мне на плечо.

— Скажи мне, пожалуйста, — зрачки Иштвана вытянулись узкими вертикальными черточками. Он впился в мое плечо скрюченными пальцами, в бешенстве зашипел. — ТЫ ЧТО ЖЕ ДЕЛАЕШЬ, МАЛЬЧИШКА?! Хочешь нас подвести под удар? Весь Конгломерат?!

Я молчал, стиснув зубы.

— Они же все время ищут, как до нас докопаться! Все время роют землю вокруг нас, сжимают кольцо. Они не спят по ночам, не думай… Они следят за нами! Если еще раз подобное повторится, я лично сдам тебя Конторе! А уж они придумают, как с тобой разобраться…

Слегка успокоившись, он отпустил меня, ободряюще похлопав по плечу.

— Никогда! Никогда больше не делай так. Я ценю твой выбор. Но не тогда, когда он ставит под угрозу дело. Наше дело. Тегнап, Денис, вчера… Вчера ночью ты шел по грани!

Троллейбус замер, двери его распахнулись.

Я перевел дыхание. А затем сказал, то, о чем думал все то время, что прошло после завершения моей охоты:

— Я почувствовал…

Иштван, уже собираясь уйти, остановился, и внимательно посмотрел на меня, ожидая продолжения.

— Почувствовал свободу. Безграничную. Черные вихри… И я понял, что это. Свобода от самого себя. От рамок и запретов, которые есть в тебе самом, а не во внешнем мире… Свобода от того, чтобы быть человеком. Вести себя, как человек. Запредельное, черное… Оно захватило меня, когда я пил его. Пил этого урода, его жизненную силу. Нарушить все, все запреты, и переступить даже через самого себя. Выследить жертву — сволочь, подонка, пропитанного злом. Напугать его, увидеть в его больных глазках страх… А затем убить зло! Выпить его жизнь до дна. И бежать прочь, долго бежать по ночному городу, чувствуя, что тебя переполняет чужая сила, чувствуя, что зло постигло возмездие, чувствуя, что ты перестал быть человеком…

Иштван задумчиво кивнул.

Таким я его еще не видел — слишком серьезным, без привычного налета холодной аристократичной иронии. Слишком старым.

— Значит, это того стоило, — сказал он, отворачиваясь.

— Я не закончил, — сказал я тихо.

Он помедлил, прислушался.

— Еще я почувствовал боль…

Иштван молчал.

— Эта боль, она поселилась во мне. Вы никогда не говорили про нее. Ее совсем нельзя заглушить. Ни лекарствами, ни выпивкой, не наркотиками, ничем… Ее не извлечь из себя, не выковырять ножом. То, что эта боль терзает, нельзя потрогать руками. И ведь она теперь всегда будет со мной, да? Разъедать изнутри, сводить с ума… Иштван, это ведь страшно.

— Самое страшное не это, — сказал Иштван глухо. — Страшно, это когда совсем перестаешь чувствовать боль.

Запахнув пальто, не оборачиваясь, он спустился на тротуар. Пошел прочь по улице.

Я смотрел ему вслед. Старому и жестокому «минусу», который не разучился чувствовать боль.

А ведь я мог сразу открыться ему. Он бы не выдал меня.

Мы с ним поняли друг друга.

Я ворочался на постели, кушетка скрипела подо мной пружинами, одеяло свалилось на пол. Я пребывал на грани сна и яви, и черные тени одолевали меня, плясали по стенам. И роилась ржавая труха, сплетаясь в уродливые узоры, стараясь забраться в глаза. Расцарапать их, войти в меня, завладеть мной от макушки до пяток.