Иван Миронов - Плохая шутка

Человек, сидящий в кресле, холодно посмотрел на него и произнес:

– Ты не жнец, старик. Тебе стоит это знать и помнить. Ты не жнец. Ты всего лишь серп в руках жнеца.

Голос человека пробирал до костей. Виктор попытался открыть рот, но тот не подчинялся. Разум бился в истерике: «Беги…беги…беги», но команды мозга не доходили до нервных окончаний, словно холод, который источало это существо, заморозил тело Виктора. А человек, оказавшийся здесь вместо пьяницы Филимонова, тем временем встал и вплотную подошел к Погодину. Виктор оказался на голову ниже этого существа, его взгляд уперся в пуговицы черной сорочки, но каким-то чудом он все же видел неподвижное лицо незнакомца. Две руки крепко взяли Погодина за плечи. Виктор почувствовал, как холод пробирается по его венам, как немеет кожа и дубеют мышцы от этого прикосновения. Голос то ли сверху, то ли спереди произнес:

– А пока еще ты можешь, старик, проснись…

И резко встряхнул тщедушное тело, словно податливую резиновую куклу.

Виктор распахнул глаза, пытаясь сдержать рвущийся из груди крик. Скрюченные артритом руки вцепились в одеяло. Сердце буквально выпрыгивало из груди, заходясь в бешеном ритме.

«Кошмар, это всего лишь кошмар», – постарался убедить себя он, но один момент не позволял выкинуть чудовище из головы – белокурый незнакомец был знаком Виктору. Он его уже видел.

Холод, преследовавший его во сне, никуда не пропал, и через секунду Виктор понял, в чем причина, – он не закрыл балкон. Вчера вечером он вернулся домой, и сил хватило только на то, чтобы наспех раздеться и упасть в кровать. Он даже не укрылся одеялом. И теперь старые кости пробирало утренней прохладой.

Виктор подумал о том, чтобы встать и закрыть дверь на балкон, но вместо этого он неуклюже достал из-под себя одеяло и накрылся им. Затем вслепую, в темноте, протянул руку к тому месту, где должна была стоять табуретка. Нащупав зажигалку и пачку сигарет, он достал одну и закурил. Не убирая палец с клапана зажигалки, он подвел огонек к лежащим часам. Полчетвертого утра. Стрелки потеряли четкость, когда Виктор выдохнул из легких едкий дым, и пропали вовсе, когда погасло пламя зажигалки.

Через минуту начался кашель. Он находил волнами, подступая, затем слегка успокаиваясь, но только для того, чтобы вновь, с новой силой, накрыть несчастного курильщика. Горло рвало изнутри, в груди словно торчал раскаленный прут, руки и ноги выкручивало от судорог. И в момент, когда Виктор мысленно констатировал, что это последняя сигарета в его жизни, кашель начал стихать.

Отдышавшись, Виктор встал и на ощупь двинулся на кухню. Там он щелкнул выключателем, испугав лежавшую на полу Мурку, бросил «бычок» в раковину и поставил на плиту чайник.

Сон не шел из головы. У Виктора бывало так, что снится что-то знакомое, но знакомое не в реальной жизни, а в одном из предыдущих снов. Словно в его спящем сознании создавался маленький изолированный мирок, где появлялись свои постоянные жители, неизменные места и укоренившиеся традиции.

После смерти жены и сына он старался спрятаться от бессмысленного существования. Только месть не отпускала его окончательно, но сейчас и она ушла. Стало быть, осталось немного. Эта мысль не радовала, не пугала, а просто была. Всего лишь переход из одного дерьмового мира в другой. Возможно, там он встретится со своими родными, но, особенно если существуют ад и рай, шансы очень малы. Он уже прикрыл себе дорожку наверх, убив Кондратенко.

И раз его душу уже очернило убийство, то еще один небольшой грешок ничего не изменит.

Вода вскипела. Виктор налил себе кофе. Безвкусное пойло, но оно немного его разбудило. Сердце от полученного кофеина судорожно застучало, отдаваясь болью в груди.

«Это ненадолго», – подумал Виктор.

Он наклонился и достал с нижней полки моток тонкой веревки. Он уже даже не помнил, когда и зачем покупал ее, но сейчас она была как нельзя кстати. Погодин сел на табуретку и нашел край веревки. Затем завязал простой узел, который, однако, свободно двигался, а значит, подходил для задуманного. Виктор встал, кинул бечевку на то место, где только что сидел, и поднял двумя руками табуретку. Войдя в комнату, он расположил табурет в центре. Проделанная работа высосала из Виктора почти всю силу, но оставалось совсем немного, и стоило взять себя в руки. Снова взяв веревку, он аккуратно взобрался на табуретку. Хлипкая конструкция жалобно скрипнула.

– Потерпи, не ломайся, – пробормотал он.

Его качнуло, но, схватившись за люстру, он все же удержал равновесие.

Не к месту Виктор вспомнил, как он с женой, такой невыносимо живой, лет пятнадцать назад выбирал в магазине подходящую люстру. Продавец без умолку расписывал достоинства каждой люстры, к которой подходила Катя. Она же с мягкой улыбкой на губах кивала, внимательно слушая льющиеся бесконечным потоком сведения. Она была благодарным слушателем. И только Виктор, безучастно расположившийся в сторонке, знал, что жена уже выбрала нужную люстру, и бормотание продавца она продолжала слушать только из врожденной вежливости. Они потом вместе смеялись над расшаркиваниями молодого консультанта, старавшегося завалить покупателей бесполезной информацией.

Катя всегда знала, что ей нужно, и выбор она делала всегда быстро и безошибочно. В отличие от ее мужа. Точнее, вдовца. Виктора постоянно терзали ненужные сомнения. Но сейчас пришло время сделать выбор четко и быстро. Он смахнул одиноко выкатившуюся слезу и поднял руки вверх. Опустив колпак, скрывающий провода, он добрался до крюка, на котором висела люстра. Осторожно продев веревку, он принялся завязывать узел. Кровь моментально отхлынула от поднятых вверх рук.

– Какого черта я делаю? – пробормотал он. – Старый пень.

Он опустил руки, слез с табуретки и принялся завязывать узел в более удобном положении. Справившись, он вновь влез на табурет и накинул петлю на крюк. Получилось достаточно крепко. Достаточно крепко для того, чтобы удержать некоторое время вес тщедушного старика.

Виктор просунул голову в петлю и левой рукой подтянул скользящий узел к затылку. Ему в голову пришла отвлеченная мысль, что можно было обойтись и без мыла: пот лил, казалось, со всех пор. Сердце судорожно билось в ребра, словно стремилось проломить грудную клетку и выскочить наружу. Табурет под ногами медленно покачивался на разболтанных ножках. Виктор представил себе, как трещит дерево, как он падает на пол и лежит, не в силах пошевелиться, а перед глазами, наверху, покачивается недостижимая петля. Выглядело иронично.

Стоя на качающемся табурете с петлей на шее, Виктор медленно обвел комнату взглядом. Здесь все напоминало о его прошлой жизни. За одиннадцать лет, прошедших после смерти Кати, он так и не удосужился избавиться от ее вещей. Он предпочел ежедневное самоистязание и постоянное напоминание о том, что он остался один. Вот на стене их старая фотография: цветная, но странного красноватого оттенка. Улыбающийся Слава, на фото ему около двадцати, стоял посередине, обняв одной рукой отца, второй – мать. Виктор и Катя смотрели в объектив и тоже улыбались. А почему бы и нет. У этих людей на фотокарточке еще оставалось самое главное – семья. Близкие люди, готовые всегда подставить плечо. Даже если плечо нужно подставить под гроб родного человека.