Иван Миронов - Плохая шутка

В гостиной до сих пор висела привязанная к люстре веревка, которую он так и не удосужился снять. Петля словно говорила ему: «Если что, я здесь. Можешь прийти ко мне в любой момент, и мы решим твою маленькую проблемку. Не бывает нерешаемых вопросов».

– Да иди ты в задницу, – испуганно произнес Виктор, не понимая, к кому обращается: то ли к веревке, то ли к смерти.

Он достал из холодильника маленький брикет творога, хотел разделить его на две части, но потом просто вывалил весь творог из пакета Мурке в миску.

– Приятного аппетита, – проговорил он.

Странно, но с момента приступа в метро кашель его не донимал. Маленькая конфетка в куче фекалий, как говорила его Катюша. Излишне вежливо, но очень метко. Виктор вспомнил, что тогда, на кладбище в день похорон, сидя на траве под жарким июльским полуденным солнцепеком и глядя на своих мертвых жену и сына, он крутил в голове, словно граммофон заезженную пластинку, одну и ту же мысль: «В этом дерьме нет конфет». Он не хотел об этом думать, но мозг, контуженный шоком, не слушался. Потому что в этом дерьме действительно не было ничего сладкого. Ни единой конфеты.

Виктор резко остановился и уставился в пустоту. Кладбище! Как же он мог забыть! Вот же старый маразматик! Белобрысый ублюдок, который показался ему знакомым во сне, был там в тот день. Виктор, тогда еще на одиннадцать лет моложе, только-только осознавший, что в его куче сладостей все конфеты закончились, сидел на траве. Вокруг бегали люди, раздавались возгласы и плач, а он сидел и думал о дерьме. Метрах в двадцати от того места, где сидел Погодин, расположился высокий, худощавый человек с длинными белокурыми волосами, одетый в черный костюм. Он единственный не суетился: просто стоял и наблюдал за драмой, разыгравшейся перед ним. Виктор не мог разглядеть лица незнакомца с такого расстояния, но цвет волос этого человека и его чужеродность бросались в глаза. Погодин отвернулся, посмотрел на то место, где возле гроба его жены лежало тело его сына, а через минуту человека с белыми волосами уже не было.

Долгие годы этот эпизод не всплывал в памяти. Теперь же картинка в голове казалась отчетливой, словно все произошло пять минут назад. Возможно, воспоминания были ложными, просто фантазией, навеянной рассказом букиниста, но Виктор так не думал. Нет. Одиннадцать лет назад он совершенно точно видел человека, убившего его сына.

«Бретонцы верят, что перед смертью к ним приходит Анку, дабы предупредить их о скорой кончине», – вспомнил Виктор слова Алексея Петровича. И тут же в памяти всплыли и его собственные: «Мы еще с тобой не получали писем от этого белобрысого говнюка».

– Вот так штука, – проговорил Виктор. Никто и не собирался передавать ему письмо. «Белобрысый говнюк» его уже уведомил. Причем уведомил одиннадцать лет назад. Без письма и прочих ритуалов, но уведомил.

Это открытие не вызвало в нем никаких особых чувств. Он и до этого момента понимал, что все это время, с момента смерти своих родных, он просто-напросто медленно умирал. День за днем, год за годом. Он вспомнил еще кое-что из сказанного Алексеем Петровичем и горько рассмеялся.

– Смотри-ка. Оказывается, я на хорошем счету у Бога. Он дал мне одиннадцать лет на улаживание своих дел, – прохрипел он, обращаясь к петле, свисавшей с потолка.

«И судя по всему, я все уладил», – уже мысленно добавил он.

Страх ушел. Петля уже не пугала его. Ему казалось, что он не умрет, а, наоборот, только начнет жить. Но не в этой опостылевшей «однушке», а где-то еще. Неизвестно, будет ли там лучше, но точно будет по-другому. Место страха заняло спокойствие, скорее похожее на умиротворение, чем на апатию, преследовавшую его одиннадцать лет. Спокойствие. Он не хотел сейчас никого ненавидеть, ни на кого злиться. Непривычное, но приятное чувство. Такое, словно бы он вдруг переместился в годы своей молодости, когда рядом была его Катя, а впереди – спокойная и счастливая жизнь.

Он уселся в старое промятое кресло, купленное лет сорок назад, – в тот год, когда они получили эту квартиру. Катя несколько раз заводила разговор о том, что нужно поменять старую мебель, но как бы невзначай, не всерьез. Она тяжело расставалась со старыми вещами. Как и Виктор, который за прошедшие в одиночестве одиннадцать лет ничего не поменял в своей квартире. Очень часто он, сидя в тишине, в этом самом кресле, вспоминал приятные моменты своей жизни и понимал, как много он потерял со смертью Катюши. Сейчас же воспоминания не омрачались чувством потери. Он сидел умиротворенный, спокойный. В памяти всплывали разные эпизоды его жизни с Катей, словно цветные и черно-белые фотографии, разбросанные по полу. Вот они с Катей в Анапе в своей первой поездке на юг; вот осенний парк, по которому они частенько прогуливались: тишину нарушает лишь тихий хруст сухих листьев под ногами; вот лицо Кати, выглядывающее из окна третьего этажа роддома; вот зимние вечера дома всей семьей. Вот счастье, которое у него было.

– Катюша!

Виктор остановился, прислушиваясь к отзвуку своего собственного голоса. Затем закрыл глаза и продолжил тихо и медленно. Он хотел сейчас говорить вслух. Почувствовать вкус слов на языке.

– Я уже совсем близко. По крайней мере, я на это надеюсь. После того, как ты покинула меня, я не очень-то лестно отзывался о Нем. Да и с праведностью у меня плохо получалось. Теперь я понимаю, что винить тут некого. Ни Бога, ни черта. Это лотерея. Если тебе выпал счастливый билетик, радуйся ему, потому что следующий может стать несчастливым.

Он почувствовал слезы на глазах, как днем, на кладбище. Но теперь слезы приносили облегчение.

– Вы со Славкой оказались моим счастливым билетом. Но, потеряв вас, я забыл о том, что нужно ценить то, что у тебя было, а не убиваться о том, что ты потерял. Вместо того, чтобы вспоминать каждую минуту, проведенную с тобой и благодарить судьбу за это, я погряз в мыслях о мести. Какой же я дурак! Старый сварливый дурак.

Раздался резкий телефонный звонок, вернув Виктора в реальность. Он медленно, тяжело поднялся, и в этот момент кашель вернулся. Внутренности невыносимо жгло. Ему хотелось кричать, но кашель не позволял это сделать. Ноги подогнулись, и Виктор упал. На грязном, протертом линолеуме он заметил пятна крови, рядом с прижатой к полу щекой. Красные разводы не сильно выделялись на коричневом цвете. Никакого трагизма. Всего лишь кровь. Слишком густая, слишком темная.

Виктор перевернулся на спину и вытянулся. В свой смертный час он остался один. Даже телефон, молчавший столько лет и сейчас внезапно подавший признаки жизни, перестал звонить. Виктор не удивлялся, ведь такому сварливому и мерзкому старикану, как он, умирать полагалось в стылом одиночестве. И, как ни странно, его это устраивало. Боль в груди куда-то ушла вместе с кашлем. Сердце, легкие – сейчас казалось, что этих органов просто нет. И – о, счастье! Желание курить тоже исчезло, наконец освободив Виктора из своей провонявшей табаком клетки.