Камилла Стен - Мертвый город

Не кто-то, а она. Эльза. Моя прабабушка.

– Мы пойдем осторожно, – говорю я. – Если Туне там, наверху, то, возможно, прячется.

Маргарета,

Я не понимаю, почему твое последнее письмо такое сердитое. Я даже обиделась, когда читала его, но потом до меня дошло, что написанное мною, наверное, поразило тебя. Новые истины обычно воспринимаются непросто, особенно когда старые уже давно стали для тебя своими собственными. Так говорит пастор Матиас. Нелегка работа раскрывать глаза людям в нашем городке на Божественный свет, но когда это удается… ах! Ты сама испытаешь то же самое, я даже не сомневаюсь. Словно новый мир откроется перед тобой, Маргарета. У меня такое чувство, будто я была слепой всю свою жизнь, бродила вокруг, ничего не замечая, беспокоилась о вещах, которые не играют никакой роли, и чувствовала себя маленькой, испуганной и беспомощной. Но пастор Матиас показал мне путь истины. Я знаю, ты пережила то же самое! Когда ты только приехала в Стокгольм и никто не хотел разговаривать с тобой, когда они смеялись над твоими нарядами и над тем, как ты говорила, разве ты тогда не чувствовала себя одинокой? Ты упомянула об этом как бы в шутку, но я заметила печаль в твоих глазах! Ты утверждаешь, что счастлива и довольна, но это ощущение никогда не исчезнет, Маргарета. Поскольку ты далека от Господа.

Это не твоя вина! А мамы и папы. Ты говоришь, что чувствовала то же самое в моем возрасте и что это пройдет. А у тебя никогда не возникало мысли, что ты думала о них плохо, поскольку они того заслуживали? Они не научили нас вере в Господа. Им всегда было наплевать на нас, Маргарета! Мы оставались для них лишь дополнительной парой рабочих рук, и ничем более. Это не истинная любовь. Истинная любовь безгранична и всепоглощающа. Она означает полностью отдавать тело и душу другому, ничего не оставляя себе самому. Тот, кто живет в любви, не говорит «нет».

Сколько раз мама отвечала «нет» тебе и мне? Тысячи! Ибо она никогда по-настоящему не думала о нас. Ни о тебе, ни обо мне, ни даже о папе. Почему, по-твоему, он в конечном итоге начал пить? Да просто из-за того, что погрузился в темноту греховности и поскольку ее тогда не оказалось рядом с ним.

Пожалуй, ты все поняла бы, если б увидела это. Думаю, ты помнишь маму доброй; ведь ты сама такая… Но ты не представляешь, какой она стала сейчас! Она только и занимается тем, что ругается на папу и пытается навредить церкви. Даже хочет запретить мне посещать ее. Как ты можешь называть нашу маму праведницей, когда она пытается запретить мне ходить в дом Господа?

Ты сама все увидишь. Когда приедешь сюда.

Пастор Матиас многое объяснил мне. Например, почему я всегда чувствовала себя такой одинокой. А также многие другие вещи, о которых я вроде как и не задумывалась, но все равно мучившие меня.

Ты, наверное, не поверишь мне, если я своими словами расскажу тебе о Биргитте, но все поймешь, когда услышишь, как пастор Матиас говорит о ней. По его словам, благоверные и чистые сердцем люди более чувствительны ко всякому злу, чем другие. Вот почему мне всегда было тяжело рядом с ней. Пастор Матиас говорит, что живущий в Биргитте демон испортил маму. Если верить ему, он собирается исцелить Биргитту и спасти мамину душу тоже.

Ты понимаешь теперь, какой он добрый? Что вся его жизнь посвящена служению Господу? Как многим он готов пожертвовать ради спасения других? Он показал нам путь. Он – светоч в темноте.

Просто приезжай домой, Маргарета. Я так хочу показать тебе нашу новую церковь!.. И тогда ты поймешь. Ты поймешь все.

На втором этаже не ощущается ни малейшего движения воздуха. Сразу от лестницы начинается крошечный коридор, едва превышающий ее по ширине, куда выходят две двери. Обе они закрыты.

Я слышу, как Роберт поднимается за мной, и оборачиваюсь, слегка обеспокоенная тем, что он может провалиться. Несмотря на свою худобу, Роберт все равно тяжелее меня.

Прямо над лестницей находится крошечное окно, состоящее из четырех разделенных горизонтальными и вертикальными брусками стекол. На первый взгляд оно размещено немного странно, но благодаря ему в коридоре даже сейчас не очень темно. Частички многолетней пыли, поднятые нашими ногами, пустились в пляс. На нас нет масок, поэтому нам немного не по себе, но мы стараемся не думать об этом. В конце концов, вред, причиняемый организму асбестовой пылью и плесенью, – далеко не основная наша проблема.

Роберт одолевает последнюю ступеньку и коротко кивает, встав рядом со мной. Я делаю глубокий вдох, задерживаю дыхание, иду вперед и открываю правую дверь.

– Туне? – говорю тихо, окидывая взглядом комнату.

Она напоминает маленькую детскую из классических фильмов, скромно обставлена; две кровати в ней имеют ширину едва ли более 80 сантиметров каждая. Бабушка, наверное, делила эту спальню с Айной, пока не перебралась на юг. На кроватях неодинаковые, но похожие вязаные пестрые покрывала, вероятно, кустарного производства и просто очаровательные на вид.

Обои пожелтели и выцвели с годами – настолько, что невозможно определить их исходный цвет. Но узор на них (пышные бутоны роз на гибких ветках) еще хорошо различим.

Еще в комнате есть книжная полка, письменный стол и керамический цветочный горшок на подоконнике, полный сухой земли; но этим ее интерьер и исчерпывается. Окно принадлежит к тем немногим, стекла в которых лишь растрескались, но не вывалились. Через него, вдалеке над лесом, еще виден слабый огненно-красный свет уже спрятавшегося за горизонт солнца, заставляющий блестеть паутинки трещин на стекле.

Я делаю несколько шагов по комнате. В ней никого нет, но у меня все равно возникает ощущение присутствия другого человека. Словно кто-то наблюдает за мной…

– Туне? – говорю я снова.

Но ее здесь нет. И вообще никого нет.

Перевожу дыхание, а потом быстро опускаюсь на колени рядом с одной из кроватей и заглядываю под нее. На какое-то мгновение мне кажется, что из темноты на меня таращатся серые глаза, и сердце начинает биться быстрее, но я тут же понимаю, что никого там нет, точно так же как и под другой кроватью.

– Пусто, – приглушенно говорю я Роберту.

Он кивает и выходит назад в коридор. Но я не следую за ним. Вместо этого поднимаюсь и делаю еще шаг в глубину комнаты.

Мое внимание привлекает письменный стол. Он маленький и вычурный, с украшенными резьбой ручками на продолговатых ящиках и изящными, покрашенными в белый цвет ножками. Я медленно, один за другим, вытаскиваю ящики, боясь, что их могло заклинить.

Внутри лежит не так уж много всего. Чистая бумага. Простенькая чернильная ручка. Естественно, там нет никакого дневника, который, как я сейчас понимаю, уже виделся мне в моих фантазиях, в красивом переплете, с мыслями Айны относительно последних месяцев существования Сильверщерна, записанными ее аккуратным почерком.