Камилла Стен - Мертвый город

Он осторожно, еще на шаг, приближается ко мне.

– Я не хотел причинить тебе боль. Ты должна это знать. Я просто сделал то, что требовалось сделать.

Я не хочу слушать его, поскольку, как бы разумно он ни говорил, меня по-прежнему не покидает ощущение обмана. Однако могу ли я полагаться на свои ощущения? Ничто из того, во что я до сих пор верила, не сбылось.

– Иди сюда, Алис, – говорит Макс и заключает в объятия мое напрягшееся, как струна, тело. Он теплый и потный под вязаным свитером, мне щекочет ноздри запах его резкого дезодоранта.

– Скоро мы уберемся отсюда, – бормочет Макс мне в плечо. – Скоро все закончится. Мы справимся с этим.

Я позволяю себя обнимать, но не в состоянии сделать то же самое в ответ.

В конце концов он отпускает меня, отступает на шаг назад, смотрит мне в глаза и улыбается.

– Хочешь есть? Я схожу и принесу тебе протеиновый батончик.

Я втягиваю носом воздух и киваю.

– Да. Большое спасибо.

Макс уходит и закрывает за собой дверь.

Возвращаюсь к моему стулу и сажусь. После всех этих переживаний, а также от выпитой воды у меня начинает ныть живот. Или это просто голод…

Что-то в стуле колет меня. Тихо чертыхаясь, я поднимаюсь и ощупываю сиденье. Там ничего нет. Но неприятное ощущение остается, даже когда я стою. И причина, похоже, таится в заднем кармане.

Я сую в него руку и извлекаю стопку смятых бумаг.

Ага, вот в чем дело…

Здешние записи, что я захватила с собой из фургона. Мы нашли их на стоящем предо мною столе уже, кажется, целую вечность назад.

Онемевшими пальцами разворачиваю бумаги, держа их в одной руке, и разглядываю. На самом верхнем – странные каракули, некое подобие детских рисунков на тему спиралей и человечков. Бумаги почти разрушены моим обращением с ними. Мне больно смотреть на то, как сильно они пострадали.

Из соседнего помещения до меня долетают слабые звуки разговора между Максом и Робертом; здесь же царит тишина. Дело идет к вечеру, и солнечный свет уже не такой резкий, как ранее; он приобретает золотистый оттенок.

Подожди-ка…

Я заставляю себя сфокусироваться на примитивно изображенных человечках. Они выглядят так, словно кто-то рисовал их мелками, неумелой рукой. Внимательно разглядываю их.

У одного большой, как дыра, черный рот.

Расположенное над раковиной окно смотрит на запад, в сторону медленно опускающегося солнца. И кладбища. Я перевожу взгляд с бумаг на стол, на котором мы нашли их. Разговор, звуки которого едва долетают из церкви, сейчас абсолютно не заботит меня; я думаю о мужчине с ангелоподобным лицом, который сидел за этим столом почти шестьдесят лет назад и писал, и переписывал свою проповедь.

Как мог этот рисунок оказаться среди его текстов?

Я знаю, где видела раньше похожие изображения. Выполненные топорно, словно рукой ребенка, хоть это и не так.

Я заметила таких же человечков сегодня утром (а ведь как будто вечность прошла!) на столе Убогой Гиттан.

Но как они попали сюда?

Эльза стучит в дверь. Она делает это сильнее, чем обычно, но рука ее дрожит, и ей стоит труда сохранять спокойный голос.

– Биргитта! – говорит она, пытаясь делать это как можно мягче. – Биргитта, это я, Эльза. Я принесла еду.

Она у нее с собой, в обычной корзинке для пикников – но набросана как попало. Эльза еще до конца не пришла в себя. Сердце у нее неистово бьется, как птица в клетке, и она вся взопрела, даже в столь прохладный вечер.

Лето выдалось темным, облачным и холодным, с постоянным запахом дождя в воздухе. Такое ощущение, словно небо спряталось за покрывалом. Это влияет на настроение, и большинство жителей города бесцельно бродят по улицам, словно привидения, с унылыми лицами. На их фоне своими горящими глазами выделяются те, для кого церковь в последнее время превратилась в родной дом.

Что-то вот-вот должно произойти.

– Биргитта! – снова кричит она, еще громче и резче. – Открой мне!

«Ничего страшного ведь не могло случиться, – пытается Эльза убедить саму себя. – Я же приходила сюда пару дней назад. И Биргитта выглядела как обычно».

А может, она уже тогда выглядела заболевшей? Пусть Эльза и не заметила этого… Возможно, даже не хотела замечать. Просто ее голова была забита другими мыслями. О Стаффане и его запое. О Маргарете и ее последнем письме. О том, что она более всего иного хотела бы оказаться сейчас с ней в Стокгольме, держать ее за руку и помогать справляться с токсикозом. Сердце Эльзы кровью обливается за старшую дочь.

Из-за всех этих мыслей, она не могла заметить происходящего с Биргиттой.

И с Айной…

Эльза уже устала проклинать себя за это. Злость покидает ее. Она прислоняется лбом к двери и шепчет, хотя знает, что Биргитта не откроет:

– Пожалуйста, открой…

Прохладное дерево, соприкасаясь с кожей ее разгоряченного лица, действует подобно освежающему компрессу.

Рука Эльзы продолжает стучать.

А потом она слышит приближающиеся изнутри шаги.

И как раз успевает выпрямиться перед тем, как дверь открывается.

Сперва она испытывает облегчение. Даже понимая, что это, скорее всего, не тот случай, она все равно боялась, что Биргитта могла умереть. Или сильно заболеть. Целая неделя без присмотра – большое время для такой, как она.

Но это ощущение быстро проходит – и сменяется другим, сродни страху.

Глаза Биргитты опущены, как обычно, но взгляд рассеянно и испуганно блуждает по сторонам; она издает тихие звуки, раскачиваясь вперед и назад. Они напоминают всхлипывания. Эльза никогда раньше не слышала, чтобы Биргитта плакала.

– Ах, Биргитта, – произносит она, опускает корзинку и разводит руки в стороны, намереваясь обнять бедняжку. Но та издает звук, похожий на жалобный вопль, и бьет Эльзу.

Один удар приходится ей сбоку по голове и отбрасывает назад. Он причиняет ужасную боль, и Эльза чуть не опрокидывается на спину, но ей удается вовремя восстановить равновесие. Она поднимает пальцы к щеке и ощупывает ее. Щека горит, но вроде ничего не сломано, да и кожа не пострадала.

Биргитта уже отступила назад, в хижину, по-прежнему издавая жалобные печальные звуки, но они скорее звучат как раскаяние. Она не хотела причинить вреда Эльзе. И та это знает.

– Прости меня, Биргитта, – говорит она; у нее еще слегка кружится голова. – Я была не права. Мне не следовало поступать так.

Эльза не знает, слышит ли ее Биргитта. Она осторожно приближается к своей подопечной. Ее руки опущены – тем самым она пытается показать Биргитте, что не собирается снова прикасаться к ней.

Ее нельзя трогать. Это было ошибкой. Эльзе это прекрасно известно.