Майкл Смит - Соломенные люди [litres]

– Поскольку вскоре появится полиция, я бы не хотела быть здесь вместе с ними.

Она направилась к машине, добавив через плечо:

– И у меня есть пара человек, которые, возможно, могли бы показать тебе, где найти блондина, похожего на того, кого тебе только что описали.

Зандт уставился на нее:

– Что?

– Хопкинс и тот, второй. Он позвонил мне незадолго до тебя. У них есть видеозапись, в которой этот человек присутствует на местах по крайней мере половины самых жестоких преступлений последнего десятилетия, включая школу в Мэне сегодня утром. Кроме того, Уорд считает, что видел этого типа там, в горах.

– Если ты об этом знала, почему ты меня не остановила, когда я накинулся на Уонга?

Она посмотрела на него через крышу автомобиля:

– У меня не было никакого желания его щадить. Так же как и у тебя.

Ни Зандт, ни Нина не знали, что, прежде чем покончить с собой, Уонг успел позвонить по телефону.

Он с трудом поднялся на ноги, скользя руками в собственной крови. Полностью выпрямиться ему так и не удалось. Его до этого уже не раз избивали, причем зачастую он соглашался на это добровольно, но в данном случае все было по-другому – коп отнюдь не намеревался доставить ему удовольствие.

Он немного постоял, глядя в остатки зеркала, под которым он выдал свою величайшую тайну. Лицо его было все в синяках и порезах. Что еще хуже, оно выглядело старым. Слой невидимого грима, нанесенный с помощью диеты и упражнений, мазей и одержимости, отвалился, и теперь он выглядел так, как и должен был выглядеть в своем возрасте. Так, как мог выглядеть лишь тот, кто поступал так, как поступал он, и кто хранил свои тайны так долго, как хранил их он.

Он никогда никого не убивал, редко даже причинял кому-либо боль. По крайней мере, не собственными руками. Однако он присутствовал при ситуациях, когда молодых людей оставляли лежать в лужах мочи и прочих выделений едва живыми. Когда другие вроде него уезжали в своих дорогих автомобилях, радуясь, что не стали орудием убийства. У него имелась огромная коллекция видеозаписей, на которых были задокументированы подобные события. Столь огромная, что вряд ли он сумел бы все их найти и тем более уничтожить до приезда полиции.

Его отец никогда бы этого не понял.

Точно так же, как и те, вместе с кем он занимался более законным бизнесом, хотя он знал, что у некоторых из них есть свои тайны, что горевший внутри их огонь, приведший к славе и успеху, побуждал и к более мрачным поступкам, когда они пытались доказать себе, что отличаются от других и лучше их. Всеобщего поклонения и обожания всегда недостаточно. Рано или поздно все мы обожествляем себя, и уважительное отношение со стороны других людей теряет всякий смысл. Добывались необходимые средства и орудия, платились деньги рыдающим женщинам – иногда это делал сам Уонг, которому всегда хотелось быть чьим-то другом, доверенным лицом тех, чьи желания выходили за рамки принятых в обществе норм. Тех, кому хотелось более напряженной, быстрой и приятной жизни. Тех, кто прекрасно понимал, что секс со смертельно напуганной жертвой дает совершенно иные ощущения.

Именно из таких и оказался человек, у которого были основания полагать, что Уонг способен принести ему пользу, и который установил с ним связи через некоторых своих коллег, – высокий блондин по имени Пол. Имя свое он назвал лишь через несколько лет, и прошло еще немало времени, прежде чем Уонг понял, что этот человек не совсем тот, за кого себя выдает, и что у него – как и у тех, кого он представлял, – на уме нечто большее, чем получение извращенного удовольствия. Уонгу никогда не предлагали с ними встретиться, что слегка его раздражало. Однако он согласился обеспечивать им развлечение, помогая поставщикам находить наиболее подходящий материал, и полицейский был прав: деньги здесь были совершенно ни при чем.

Каждый проходит свой собственный путь и переживает два рождения. Для Уонга второе рождение наступило тридцать пять лет назад, в десятилетнем возрасте, когда он случайно увидел в окне обнаженную служанку. В то весеннее утро, в другой стране, увиденное заставило его замереть на месте, ослепив внезапным осознанием всего тайного, что должен был показать ему мир. Его отец в это время находился у себя в кабинете, откуда доносилась музыка в стиле барокко, плавная и размеренная, светлая и радостная. Уонг несколько секунд стоял неподвижно, захлестнутый волной невыразимого наслаждения. Большинство людей переживают подобное без каких-либо перемен в их жизни, но Чарльз с тех пор стал другим. Из маленьких желудей порой вырастают весьма мрачные деревья.

После этого он начал преднамеренно подглядывать. Потом пришло время журналов и видеокассет, путешествий в одиночку в те районы Гонконга, а затем Лос-Анджелеса, о которых знал далеко не каждый. И опять-таки большинству этого вполне бы хватило, даже с лихвой. Его же грех был нематериален и заключался даже не в желании. Потребность, возникшая еще до того, как он узнал, в чем именно она состоит, была настолько сильной, что даже если бы ее объекта не существовало в природе, его пришлось бы создать самому. Обвинять порнографию – то же самое, что обвинять пистолет. Ничто не происходит само по себе. Ничто не в состоянии само нажать на спуск. Для этого нужна рука. Человеческий разум – именно такая рука, с достаточно ловкими пальцами, чтобы найти небольшие прорехи, и достаточно сильными, чтобы вытащить то, что удастся в них обнаружить. И точно так же с течением времени на этой руке образуются мозоли, из-за чего она теряет чувствительность. В результате для достижения того же эффекта может потребоваться нечто погорячее или поострее, и в конце концов приходит время, когда заходишь настолько далеко, что дальнейшее уже не имеет никакого значения.

За последнюю неделю Уонг лишь однажды вспомнил о судьбе дочери Майкла Беккера – в надежде, что Майкл вскоре вернется к работе, поскольку похоже было, что студия действительно может решиться попытать счастья с «Темной переменой». Как бы ни был смешон Беккер во многих отношениях, он работал на износ и у него имелось немало идей. Более того, идеи эти были вполне приемлемы для общества. У Уонга была своя версия «Темной перемены», которую он написал лишь ради собственного удовольствия. И она была далеко не столь приемлема.

Приемлемым нельзя было назвать ничего. Ничего из того, что он когда-либо делал, о чем думал или чем наслаждался. Но без этого у него почти ничего не оставалось в жизни. Без воспоминаний о том весеннем утре и о том, что за ним последовало, о мимолетном видении на фоне музыки и шума воды в фонтане неподалеку, для него не существовало ничего.