Антуан д'Эстет - Flamma

— Как собственно и в обратном случае: когда душа покоряется желаниям тела, — грустно промолвила леди Палмер. — Но ведь так всегда и бывает — одно верховенствует над другим. — Она бросила взгляд в сторону, где должно быть находился Карл II и тихонько, будто спрашивая саму себя, произнесла: — Неужели это значит, что совершенной любви не существует?

Люциус пожал плечами: «Кому как не фаворитке короля должен быть известен ответ на этот вопрос» — означало его движение.

— И что делать, если достичь подобной любви так неудержимо хочется? — не замечая жеста архидьякона, спросила миссис Палмер.

И на мечтательном лице ее отразилось столько светлых грёз и иллюзий, что Люциусу стало не по себе от того, что они, возможно, будут им развеяны.

— Ждать, — просто сказал он, всячески стараясь смягчить свой неоднозначный ответ, — ведь влюбленность не всегда любовь. — Кое-кто улыбнулся, признавая справедливость этих слов, а за ними уже следовали другие — столь же мало успокаивающие, сколь и верные: — Или смириться — ведь помимо любви есть еще и привычка.

***

В том же духе проходил и весь последующий разговор. Вот только от частностей перешли к общему.

— Для любви нет религии, нет науки, нет философии. Для любви нет даже разума. Только сердца и души существуют для этой могучей силы, связующей судьбы людей своими дурно сплетенными нитями… — вдохновенно говорила миссис Палмер.

— …вожделенные концы которых, так сложно отыскать в паутине жизни среди множества причудливо разветвляющихся шерстинок, постоянно уводящих нас куда-то в сторону, — продолжал ее сравнение Люциус.

И беседа грозила затянуться очень надолго, если бы не вмешательство в нее герцога Бэкингема.

— Как можно говорить о любви иной, нежели любовь к ее величеству? — некстати и совсем не к месту сказал он, указывая на Екатерину и ее свиту. — Разве кто-то может быть более достойным этого чувства, когда в зале присутствует сама королева?

Ответом ему был полный неудовольствия взор леди Палмер. Но архидьякон, давно почувствовавший неприязненное к себе отношение со стороны Бэкингема, понял, что вопрос предназначен именно ему и, к тому же, с вполне определенной целью.

«Глупец!» — решил Люциус. — «Неужели он действительно надеется сбить меня с толку таким никчемным способом?».

В самом деле: предположение герцога о том, что архидьякону неизвестно про соперничество между королевой и фавориткой было более чем наивным; и своим высказыванием, Бэкингем повредил больше себе, нежели Люциусу.

— Подобострастные поклоны, заискивающие взгляды и льстивые речи — есть проявления не любви к женщине, а преклонения перед ее титулом, — холодно произнес архидьякон. — И поскольку мне известны добродетели куда более значимые, чем звучные имена и звания, то я склонен считать ваши слова, милорд, несмотря на их верноподданническую подоплеку, чуть ли не оскорблением для присутствующих здесь дам.

Такая отповедь на нападки Бэкингема пришлась по вкусу миссис Палмер и окружающим ее женщинам, каждая из которых с удовольствием наблюдала, как краска стыда заливает лицо молодого, красивого и обычно высокомерного (но наконец-то уязвленного) гордеца герцога.

— Все они, — продолжал тем временем архидьякон, невольно задерживая взгляд на красавице Маргарите и, уже умышленно, на леди Палмер, — не в меньшей (а, пожалуй, так и в большей) степени, чем королева, достойны любви. И если уж на то пошло — беспощадно добивая соперника, усмехнулся Люциус, — настоящей королевой!.. женщину делает любовь короля.

Миссис Палмер довольно засмеялась: последний довод особенно порадовал ее.

— А вот, кстати, и он — его величество Карл II! — провозгласила она, с чисто женским ехидством взирая на Бэкингема и наслаждаясь смущением, в которое его повергло это известие.

Действительно, к группе окружающей леди Барбару Палмер, сопровождаемый двумя только пажами, приближался сам король.

Люциус не сомневался в хорошем расположении к нему государя и его фаворитки, но поспешил, все же, почтительно отойти в сторону. Примеру проявленной архидьяконом чуткости не преминули последовать и все остальные, включая Бэкингема, которого Люциус старался не упускать из виду. Он никак не мог понять, почему герцог так недружелюбен с ним.

Бэкингем заметил к себе устойчивый интерес архидьякона и их взгляды на мгновение встретились.

«Так вот оно что…» — подумал Люциус, с поразительной проницательностью уловивший в глазах герцога все оттенки его чувств. — «Это ревность!.. Как интересно!.. Но ревнует он не женщину, а свое влияние на нее».

Герцог Бэкингем показательно отвернулся.

«Что ж», — бесстрастно рассудил Люциус, — «такова жизнь: одновременно с новыми друзьями в ней непременно должны появляться и новые враги».

***

Дабы не мешать беседе короля с миссис Палмер, все те, кто недавно окружал фаворитку, собрались теперь вокруг принца Йоркского. Само собой, вместе с центром общества, должна была смениться и тема разговора, таким образом, от обсуждения любви перешли к обсуждению чего-то прямо противоположного — вражды… или, если точнее, — войны между Англией и Голландией.

Сам принц Джеймс, сведущий в кораблестроении архитектор Кристофер Рен, чиновник морского ведомства Сэмюэль Пипс и адмирал английского флота Джордж Монк (в прошлом грозный генерал, восстановивший на престоле династию Стюартов, а ныне… тоже генерал, но вместе с тем отъевший небольшое брюшко герцог Альбемарль) увлеченно обсуждали возможный исход грядущего противостояния двух морских держав.

— С самого начала зимы мы снаряжаем наш флот, — говорил Пипс. — И, смею вас уверить, снаряжаем неплохо. Другое дело, что и голландцы, должно быть, заняты тем же.

— Я как-то заглядывал в порт, — в свою очередь заметил Рен, — и видел заложенный в доках военный фрегат. Судя по планируемой оснастке и водоизмещению, на его бортах можно будет разместить порядка семидесяти орудий и еще с десяток выставить на корме. — Он довольно прищелкнул языком: — Знатное выдастся пополнение нашему флоту.

— Ну а я могу поручиться за выучку наших моряков и их умение палить по голландским бревнам из английских пушек, — хвастливо добавил Монк и, сопровождая свои слова крайне оживленной жестикуляцией, нечаянно выбил из рук проходившего мимо слуги уставленный бокалами вина поднос.

Маргарита звонко засмеялась неловкости Монка и, указывая на десятки мелких осколков плавающих в медленно растекающейся красной лужице, произнесла:

— И самая могучая флотилия обращается в ничто под дланью нашего достойного адмирала.

Какой-то миг никто не знал, как отнестись к этим словам; но когда сам Монк, расхохотавшись, сказал: