Антуан д'Эстет - Flamma

Услыхав название упомянутой утром Филиппом секты, архидьякон насторожился.

— Всего-то и нужно — лишить жизни одного такого же неудачника как я сам, — проговорил незнакомец бесцветным тоном, заставившим Люциуса испытать ощущение легкого озноба и дрожи в спине. — Маркос Обклэр или Филипп Вимер?.. Я ли бросившись от безысходности в реку или… — он не закончил сравнения, но сделав рукой обессиленный жест (вроде тех, что выражают отчаяние), добавил: — Кому какое дело до того кто из нас этой ночью погибнет?

Эти два имени, прозвучавшие так неожиданно, ввергли архидьякона в состояние крайнего изумления, а слова, за ними последовавшие, глубоко потрясли его.

— Что вы сказали? — взволнованно переспросил священник, догадавшись, с кем именно он разговаривает.

Но Маркос не замечал уже ничего вокруг. Он полностью ушел в себя.

— Никому… никакого… — бормотал этот человек. — Только для нас двоих это имеет значение. Он или я? — губы Маркоса скривила, как показалось Люциусу — безумная, ухмылка. — Надеюсь лишь на то, что если бы перед этим Филиппом (кем бы он ни был) встал подобный вопрос, он ответил бы на него также как собираюсь ответить и я: «Коль смерть чуждого мне человека сделает мою собственную жизнь чуточку легче…»

— Вы не совершите такой низости, — растерянно пролепетал архидьякон, разум которого на минутку возмутился происходящему. Но уже через мгновение, охваченный странным порывом, он поймал руку Маркоса (повторившего в этот момент свой безнадежный жест) чуть повыше запястья и, глядя ему прямо в глаза, жестко, властно, чуть ли не угрожающе, сказал: — Слышите?! Вы не посмеете!

Но взор Маркоса Обклэра был пуст. Ни слова, ни ледяное прикосновение пальцев Люциуса не вызвали у этого человека никакой реакции.

— «… я готов принести его в жертву», — будто не слыша священника, договорил он.

И это холодное решение, провозглашенное без тени каких-либо эмоций, болью отозвалось в сердце архидьякона.

«Неужели я только этим утром отсоветовал Филиппу убить такое вот ничтожество», — пронеслась в его голове подобная упреку мысль. — «А теперь это ничтожество погубит самого Филиппа».

Люциус опустил свой угасающий от досады взор.

«Насколько справедливее стала бы твоя смерть», — с негодованием подумал архидьякон, еще крепче сжимая руку Маркоса.

— Сегодня я уже спас тебе жизнь, — глухо проговорил он, — и тем самым возможно навредил хорошему человеку… Так вот я хочу чтоб ты знал…

С этими словами Люциус вновь вскинул голову, и такой огонь полыхнул в его глазах, что на лице Маркоса Обклэра отразилось наконец-таки вполне человеческое чувство — страх. Он отпрянул от священника, но сделал это чересчур резко: оступившись на скользких досках настила, Маркос потерял равновесие; и только рука архидьякона удерживала его теперь от падения в реку.

— … я жалею об этом, — бесстрастно закончил Люциус, медленно разжимая пальцы.

Короткий всплеск потревожил в следующий миг тишину ночи, но больше, ни единого звука за ним не последовало: от леденящего холода у Маркоса сразу перехватило дыхание (что не позволило ему воззвать о помощи), а тяжесть быстро намокшей одежды лишила его возможности бороться за свою жизнь. Он тонул. А архидьякон, стоя на причале, с ужасающим хладнокровием наблюдал его гибель.

— Сие есмь твой выбор, — прошептал он, когда Маркоса уже почти не было видно под толщей темных вод, принявшей его в свои объятия, реки. — И да приими же смерть!

***

В Собор святого Павла архидьякон вернулся около полуночи. Он поднялся в потаенную келью, зажег огарок свечи и сразу же взялся за лежавшую на столе тетрадь.

«Как оказывается милостива память и податлива совесть» — написал Люциус, перечитав записи из своего дневника. — «Не прошло и десяти дней, а я почти забыл о том, какие чувства испытал, впервые отняв у человека жизнь: боль, ужас, отчаяние… все то, чего не было сегодня… когда я сделал это вновь».

Таким вступлением он начал описание этого весьма насыщенного событиями дня. На листах жесткой бумаги, под выведенной крупными буквами датой — 22 февраля 1666 года, — архидьякон запечатлел и свои утренние беседы, и королевский прием, и, окончившуюся столь трагично, встречу с Маркосом Обклэром.

Он перенес на страницы дневника целый день своей жизни: день занимательных разговоров, день новых знакомств, день удивительных встреч и происшествий… еще один день закончившийся убийством. Вот только пересказ о нем, на сей раз завершился холодной фразой: «Я не жалею об этом».

На следующее утро Люциус проснулся от настойчивого стука в дверь своей кельи. Это причетник Павел, по просьбе заявившегося в храм бледного и чрезвычайно взволнованного Филиппа Вимера, решился в столь ранний час потревожить сон архидьякона и, как оказалось, поступил правильно: услыхав, что в приходской части Собора, нетерпеливо расхаживая между двумя колоннами и нервно покусывая губы, его ждет Филипп, Люциус поспешил спуститься к нему.

— В чем дело, друг мой? — спросил он у, метнувшегося в его сторону с явным намерением сказать что-то важное, молодого человека.

Но тот, скользнув взглядом по замершему рядом с архидьяконом причетнику, умерил свой порыв и сдержанно, но все ж заметно дрожащим голосом, произнес:

— Вы помните наш вчерашний разговор, святой отец?

Эти слова прозвучали столь многозначительно, что Люциус нахмурился. После событий прошедшего вечера, повлекших за собой смерть Обклэра, он предвидел подобный визит Филиппа, однако не ожидал его так скоро — ведь это должно было означать, что тело Маркоса уже обнаружено.

— Будьте любезны… — обратился он к Павлу тоном, в котором явственно послышалось требование оставить его наедине с Филиппом, а потом, дабы причетник не нашел в этом требовании чего-либо странного, с холодком добавил: — Тайна исповеди.

Павел, почтительно поклонившись архидьякону, отошел.

— Я помню тот разговор, — возвращаясь к вопросу Филиппа, проговорил Люциус. — И, признаться, весьма обеспокоен тем, что вы намерены к нему вернуться. Мне казалось, что ваше решение…

— Я не делал этого… — слабо, чуть не жалко, прервал архидьякона молодой человек и, заметив недоуменное выражение на лице священника, каким-то и вовсе надломленным голосом повторил: — Я просто хочу чтобы вы знали, Люциус, — я не делал этого!

Архидьякону было хорошо известно, о чем говорит Филипп, но выглядел он действительно несколько озадаченным.

«Отчего так быстро открылась гибель Обклэра?» — не понимал он. — «Неужели и дно реки недостаточный покров для сокрытия преступления?».

Впрочем, Люциус недолго мучил себя этими вопросами, ведь перед ним был тот, кто мог на них (хотя бы частично) ответить.