Антуан д'Эстет - Flamma

***

Имени архидьякона, при обсуждении нового убийства, никто не упоминал.

На смену холодному и пасмурному февралю пришел март, и в Лондоне установилась столь редкая для столицы туманного Альбиона теплая и ясная погода. Слякотный и унылый период конца предыдущего месяца сменился первым дыханием весенней свежести приятно располагавшей к длительным прогулкам и нанесению визитов, однако прежде чем воспользоваться приглашениями знатных вельмож, в обилии посыпавшимися на архидьякона после памятного вечера в Уайтхолле, Люциусу довелось самому принять немалое количество гостей. В основном это были люди желавшие уверить в своей дружбе человека снискавшего расположение королевского двора, но к общему потоку не стоящих особого внимания посетителей примешалось несколько визитеров достойных быть упомянутыми отдельно.

Таковыми, например, оказались епископ и пришедший вместе с ним архитектор Кристофер Рен, причем последний, не будучи знаком архидьякону лично, тем не менее слыл в городе хорошо образованным и, — что порой гораздо показательнее, — просто умным человеком. Само собой беседа с этими людьми должна была представлять для Люциуса кое-какой интерес, но… видимо посетители выбрали не самое лучшее время для визита: архидьякон отвечал невпопад, казался рассеянным и был погружен в себя, а когда епископ с легким неудовольствием заметил ему это, Люциус, извинившись, сослался на какое-то недомогание.

Как бы то ни было, натужность разговора скоро стала давить на всех его участников, и епископ поспешил сообщить то, зачем они с господином Реном собственно и приехали — король отдал приказ о реставрации Собора святого Павла.

Эта новость, вопреки ожиданиям прелата, не произвела на архидьякона должного впечатления. С отсутствующим видом человека всерьез озабоченного какой-то крайне неприятной проблемой, Люциус равнодушно выслушал рассказ епископа о том, как его величество Карл II на малом утреннем приеме объявил о своем решении и, казалось, вовсе пропустил мимо ушей придворную остроту о том, что реставрация эта осуществится на средства «пожертвованные Люциусом же для нужд Церкви».

Видя полную безразличность архидьякона и его явное нерасположение к поддержанию беседы, епископ, даже не пытаясь выяснить причину этого, не стал более докучать ему. Однако прощаясь с Люциусом, он настоятельно просил, чтобы тот на днях обязательно навестил его в епископском дворце. Кристофер Рен, уже несколько минут с профессиональным интересом созерцавший своды храма, который ему предстояло реставрировать, также поспешил попрощаться с неразговорчивым сегодня архидьяконом и, пожелав ему скорее справиться со своим недомоганием, ушел вместе с епископом.

Оказавшись наедине с собой, Люциус еще глубже погрузился в свои нерадостные размышления. Он словно вспоминал и переосмысливал какой-то недавний разговор; и видимо пришел к самым неутешительным результатам.

— Дьявол! — яростно ударил он кулаком о стену; и сотрясаемый, будто внезапно охватившей его лихорадкой, вскоре исчез за дверьми своей кельи.

Понятно, что подобное поведение архидьякона не имело никакого отношения к визиту епископа и господина Рена, но… за несколько минут до их прихода, Собор покинул весьма необычный гость.

***

Его звали Мортимер…

3 марта 1666 года, ровно в час пополудни, в Соборе святого Павла объявился человек представившийся архидьякону таким именем. С гордым, самоуверенным видом он медленно прохаживался по Собору и с заметным интересом осматривал витражи, иконы и распятия его украшавшие.

— Отвергнутые небом, пожалуйте на грешную землю, — наконец произнес этот человек, словно цитируя фразу из какой-то недавно прочитанной им книги; и, резко повернувшись к Люциусу, эту фразу очевидно узнавшему, с легким поклоном и самой очаровательной улыбкой сказал: — Здравствуйте, господин Флам! Мое имя Мортимер… будем знакомы.

С этими словами он протянул на миг опешившему архидьякону свою унизанную кольцами и перстнями руку, но тот не торопился ее пожимать: неожиданное напоминание о том, что и без того не давало ему покоя, заставило Люциуса испытать чувство некоторой (впрочем никак не проявленной) растерянности и тревоги.

«Отверженный!..» — с неясным отвращением решил он, но окинув гостя оценивающим взглядом, не без удивления подумал, что представлял себе сектантов совсем по-иному. В прекрасного покроя костюме темных тонов, с тонкой посеребренной тростью и перекинутыми через ладонь перчатками Мортимер больше всего походил на красивого и франтоватого епископа, а манера его речи, — неторопливая и временами чуть презрительная или насмешливая, — чем то напоминала самого Люциуса. Однако сказанное этим человеком не оставляло сомнений: он — представитель того культа, о котором с таким неизменным страхом и болью говорил Вимер.

Холодная неприязнь, несмотря на все самообладание архидьякона, блеснула в его глазах; и Мортимер был вынужден со вздохом опустить протянутую для рукопожатия ладонь.

— Вижу, вы догадались, от какого общества я к вам явился, — с неприятной медлительностью произнес он. — Что ж… тогда я могу перейти к главному: мы вами очень недовольны, господин Флам.

— Я не вполне понимаю вас, сударь, — отозвался Люциус, с показательным высокомерием вздымая голову.

— О-о не беспокоитесь, — усмехнулся Мортимер; и по тому как самоуверенно он это сделал, архидьякон понял, что имеет дело с более чем достойным противником, — я объясню… Так уж получилось, что смерти Алджернона Пичера и Маркоса Обклэра (имена которых нынче всем известны) привлекли к себе чересчур пристальное внимание жителей Лондона, а из-за этих злосчастных жемчужин, больной фантазии дурака Хувера и вашего, — он слегка поклонился словно отдавая архидьякону должное, — тонкого намека в Уайтхолле на причастность к убийству Пичера некоей секты, все! подобные нашему, общества, теперь подозреваются в такой невразумительной глупости, как ритуальные убийства.

Люциус огромным усилием воли подавил на своих губах довольную улыбку: именно на такое настроение горожан он и рассчитывал.

«Однако Мортимер должно быть неспроста заговорил об этом» — подумал архидьякон, глядя на умное лицо собеседника; и довольство уступило место напряжению: — «К чему он клонит?».

— И по какой-то злой иронии, — продолжал Мортимер, — название нашей организации, в этой связи, упоминается чаще других. Само собой, нас это… беспокоит.

Люциус бросил на «отверженного» тяжелый взгляд; он никак не мог угадать, к чему подводит его Мортимер и испытывал по этому поводу чувство сильнейшей досады.