Сол Лелчек - Спастись от опасных мужчин [litres с оптимизированной обложкой]

До нашего дома они вломились в два других. Жившим в них людям повезло – во время ограблений их не было дома. Наш дом был третьим. Дверь им открыла мама, и они сказали ей, что у них сломалась машина. Вероятно, она предложила бы им свои домашние печенья, пока они будут ждать аварийку. Согласно показаниям Джордана Стоуна, это Питерс настоял на том, чтобы не оставлять свидетелей. Копы поймали их два дня спустя в Салинасе, когда они с помощью бейсбольной биты и мясницкого ножа пытались ограбить бензоколонку. В результате своих преступлений они стали обладателями краденой машины, некоторого количества ювелирных украшений и наличных денег, а также пакета острых чипсов «Читос», которые Джордан Стоун украл из магазина при бензоколонке.

Взамен они оставили после себя травмированного служителя бензоколонки, поврежденное имущество и моих убитых родителей.

Газеты окрестили это преступление «Бойней в городке серфингистов». Защиту Джордана Стоуна бесплатно взял на себя один влиятельный адвокат из Сан-Франциско, рассудив, что бесплатное освещение его деятельности в СМИ принесет ему больше выгоды, чем любой гонорар. Чуть ли не за одну ночь он договорился с обвинением о признании его подзащитным вины в обмен на обещание мягкого наказания, а также о новой версии того, как все было. По ней выходило, что он всего лишь наивный, внушаемый подросток, подпавший под влияние своего старшего подельника, представляющего собой что-то вроде второго Чарльза Мэнсона. При этом на суде и Стоун, и Питерс выглядели в полном соответствии с этими ролями. Дешевые рубашка и галстук не могли скрыть покрывающих шею Карсона Питерса зловещих татуировок, его грозного взгляда и бритой головы. Он был приговорен к смерти, что в Калифорнии означает жизнь: в настоящее время он занимает комфортабельную одиночную камеру в тюрьме Сан-Квентин, и его содержание обходится налогоплательщикам в 155 000 долларов в год.

Джордан Стоун в суде выглядел испуганным подростком. Падающая на лоб белокурая челка, голубые глаза, полные слез. Ни одного предыдущего ареста, безоблачное будущее, одна-единственная ошибка. В старшей школе был звездой легкоатлетической команды. Во время суда очередь из свидетелей защиты, дающих показания о личности обвиняемого, была огромной. Кого в ней только не было: от его бывших подружек до учителя, преподававшего ему историю США по программе ее углубленного изучения. Его родители, брат и сестра – которые все до единого были живы – рассказали прочувствованные истории, повествующие о его великодушии и доброте.

Этот процесс научил меня тому, что людям нравятся четко очерченные роли. Нравится смотреть на тех, кто им не знаком, и думать при этом, что они все о них знают. После суда Питерс отправился в камеру смертников, после чего последовала нескончаемая череда апелляций. Джордан Стоун же признал себя виновным в непредумышленном убийстве, был отправлен в центр заключения для несовершеннолетних преступников, досидел там до восемнадцати лет, был переведен в тюрьму штата, где закончил старшую школу и получил аттестат о среднем образовании, регулярно ходил в церковь и обучал других заключенных.

Иными словами, делал все, чего ожидают от заключенного, стремящегося к исправлению.

Он был образцовым заключенным, как единогласно признала в конце концов комиссия по условно-досрочному освобождению.

После суда меня два года передавали то в приют, то приемным родителям, о которых я и сейчас изо всех сил старалась не вспоминать, прежде чем я оказалась в Дэвисе, в семье вторых приемных родителей. Их звали Элизабет и Джефф Хэммонд. Переехав к ним, я ожидала самого худшего, но Хэммонды оказались совсем не такими, как моя первая приемная семья. Элизабет была библиотекарем, и в то лето я каждый день ходила в ее библиотеку, чтобы читать. Эта библиотека, занимавшая скромное одноэтажное здание, вскоре начала вызывать у меня чувство, которого я не испытывала уже давно, став для меня почти тем же, чем некогда был родительский дом. Запахи сухой бумаги и переплетов книг, свежей типографской краски и кедра, которые исходили от стеллажа с газетами, лившийся из окон читального зала солнечный свет и медленно танцующие в нем пылинки. Я бродила в одиночестве между стеллажами с книгами, начисто позабыв про окружающий мир, склонив голову набок, чтобы лучше видеть названия книг, неясно выступающие на корешках их твердых обложек, с каждым шагом чувствуя удовольствие оторванности от мира, как у настоящей отшельницы, и восторг, который испытывает первопроходец от совершаемых им новых открытий.

То лето, последнее перед моим переходом в старшую школу, я почти все свое время проводила в библиотеке. Я перечитала почти все классические детские книги: серию «Маленький домик в прериях», «Таинственный сад», «Маленькие женщины». Читая роман «Швейцарская семья Робинзонов», я гадала, почему в этой семье не было ни одной дочери, и представляла себе свою собственную семью, которая оказалась где-то далеко-далеко, на таком же необитаемом острове, покинув меня навсегда. Затем я прочла «Остров синих дельфинов», представляя себя на таком же острове, где я снова жила одна. Потом я нашла книгу «Джеймс и чудо-персик» и раз за разом перечитывала ее начало, где говорилось о гибели родителей мальчика Джеймса, которых убил рассвирепевший носорог, – вот они живы и здоровы, а вот жестоко убиты, после чего этого маленького мальчика отослали к его ужасным теткам, бившим и унижавшим его, пока он не освободился и не отправился в путешествие, чтобы повидать мир. Я потратила несколько часов, страница за страницей читая «Из архива миссис Бэзил Э. Фрэнквайлер», с восторгом представляя себе, как, подобно героине книги Клодии Кинкейд, сбегаю в Нью-Йорк вместе с братом и прячусь в Метрополитен-музее.

Затем я перешла в раздел книг для взрослых и прочитала многие десятки книг, действие которых происходило в самых разных временах и исторических периодах. В то время я никогда ни с кем не разговаривала по собственной инициативе. Мне не нравилось, когда другие посетители библиотеки отпускали замечания по поводу моей полной погруженности в книгу, которую я читала, или по поводу ее впечатляющей толщины, как будто я была собакой, которая раздобыла особенно крупную кость. Я чувствовала себя не в своей тарелке, когда мне приходилось говорить, не любила общества посторонних и взрослых. Я терпеть не могла, когда на меня кто-то смотрел, кто-то меня замечал, и потому завела привычку читать книги, сидя не в удобном кресле в читальном зале, а на тонком ковровом покрытии где-нибудь в укромном углу, вдали от всех остальных.

В тот период моей жизни я доверяла только книгам. И больше ничему и никому. Даже себе самой.