Райли Сейгер - Моя последняя ложь [litres с оптимизированной обложкой]

Мне интересно, поразилась ли она так, как поразилась я. Я хочу узнать, испытала ли она те же чувства. Сидела ли, моргая и не веря своим глазам, пытаясь понять, как шкатулка с ножницами из психиатрической лечебницы оказалась на берегу Полуночного озера. Билось ли у нее сердце так сильно, как бьется у меня? Дрожали ли ноги?

Шок проходит, когда я перевожу взгляд на следующую страницу. Кто-то провел карандашную линию между двумя абзацами. Скорее всего, это была Вивиан. Она вполне могла бы испортить библиотечную книгу, особенно если нашла что-то важное.

К концу девятнадцатого века в лечении психически больных наметился раскол. В городах лечебницы были заполнены бедняками и нищими. Несмотря на общественный призыв к реформам, пациенты содержались в ужасающих условиях. Персонал больницы, зачастую необразованный и получавший мало денег, обращался с ними просто ужасно. Богатые слои населения искали помощи у врачей, открывавших небольшие частные платные заведения. Эти больницы не контролировались государством и не получали от него помощи. Подобные оздоровительные комплексы (именно так их обычно называли) обычно располагались в сельских угодьях и на отдаленных территориях. Богатые могли отослать беспокойного родственника, не боясь сплетен и скандалов. Они платили хорошие деньги, чтобы «дурных овец» увезли, чтобы о них позаботились.

Несколько докторов с прогрессивными взглядами резко осуждали разницу в обращении с богатыми и бедными. В попытке сократить несправедливость они открыли двери своих идиллических лечебниц для всех желающих. Некоторое время доктор Чарльз Катлер был частым гостем в сумасшедших домах Нью-Йорка и Бостона, где он находил пациентов в самых неудачных обстоятельствах, становился их попечителем и увозил в лечебницу «Тихая долина». Согласно записям в дневнике врача, работающего в печально известном заведении острова Блэквелл в Нью-Йорке, доктор Катлер собирался доказать, что более мягкий подход поможет всем психически нездоровым женщинам, а не только богатым.

Я почти уверена, что в дневнике Вивиан писала об этом, но я понятия не имею, какое отношение это имеет к Френни. Скорее всего, никакого. Так почему Вивиан была убеждена в обратном?

Есть только один способ узнать. Я должна обыскать Особняк. Вивиан нашла что-то в кабинете перед тем, как ее увидела Лотти. Находка привела Вивиан сюда, в эту же библиотеку, к этой же книге.

«Всегда оставляй след из хлебных крошек, – сказала мне Вивиан. – Чтобы найти путь обратно».

Я думаю, что мне не хватит оставленного ей следа. Мне понадобится помощь друга.

Я беру телефон и немедленно звоню Марку по видеосвязи. Он отвечает в явной спешке, его голос практически утопает в какофонии звуков на кухне его бистро. За его спиной шеф-де-парти пытается управиться с кастрюлей, внутри которой что-то шипит и взрывается.

– Я знаю, что не вовремя, – говорю я.

– Обеденная лихорадка, – отвечает Марк. – У меня есть ровно одна минута.

Я сразу приступаю к делу:

– Помнишь того библиографа-консультанта из Нью-Йоркской Публичной библиотеки? Ты с ним встречался.

– Билли? Конечно. Он похож на занудного Мэтта Деймона.

– Вы еще дружите?

– А что ты подразумеваешь под этим словом?

– Ну, он попытается получить запретительный приказ, если вы встретитесь?

– Он подписан на меня в Твиттере. Это другой уровень враждебности.

– Как ты думаешь, он не захочет помочь твоему лучшему другу в целом мире с небольшим исследованием?

– Возможно. А что мы собираемся исследовать?

– Лечебницу «Тихая долина».

Марк пару раз моргает, видимо, пытаясь понять, правильно ли меня расслышал.

– Лагерь не идет тебе на пользу, да?

Я быстро рассказываю ему про Вивиан, дневник с таинственными подсказками, про то, что в дело может быть вовлечена лечебница для душевнобольных.

– Я думаю, Вивиан наткнулась на что-то перед исчезновением, Марк. Ей нельзя было об этом знать, кто-то был против этого.

– Это связано с больницей?

– Возможно. Мне нужно убедиться в этом и узнать побольше про саму лечебницу.

Марк подносит телефон поближе к лицу. В итоге я вижу один глаз.

– Ты где?

– В местной библиотеке.

– Поздравляю, кто-то за тобой наблюдает. Очень сексуальный тип, между прочим. – Марк смотрит еще пристальнее.

Я перевожу взгляд в нижний угол экрана, где в крошечном прямоугольнике виднеется мое изображение. Метрах в трех я вижу мужчину. Он стоит, скрестив руки на груди.

Тео.

– Мне пора, – говорю я Марку и сбрасываю.

Картинка остается на экране еще секунду. Я понимаю, что Марк очень серьезен и даже тревожен. Полная противоположность спокойному умиротворенному Тео, к которому я поворачиваюсь почти сразу. Его лицо не выражает ровным счетом ничего.

– Ты готова? – спрашивает он ровным голосом. – Или еще нужно время?

– Нет, – отзываюсь я. – Все сделала.

Я собираю вещи и оставляю книгу на месте. Ее содержание отпечаталось в моей памяти.

На выходе из библиотеки я надеваю очки на нос, закрываясь не только от полуденного солнца, но и от требовательного взгляда Тео. У него по-прежнему спокойное выражение лица – как в тот момент, когда он застал меня за разговором с Марком. По крайней мере, я могу посостязаться с ним в скрытности.

– Отличные очки, – говорит он, когда мы садимся в машину.

– Спасибо, – благодарю я, несмотря на то, что на комплимент это непохоже.

Мы трогаемся с места и отправляемся в лагерь, снова запертые в коконе молчания. Я не знаю, что это значит. Скорее всего, ничего хорошего. По своей природе Тео весел и жизнерадостен. С другой стороны, записи Вивиан, возможно, произвели на меня слишком глубокое впечатление, и я впала в паранойю. Учитывая произошедшее с девочками, паранойя – это не так уж и плохо.

Мы подъезжаем к воротам лагеря, и Тео наконец произносит:

– Мне нужно спросить тебя кое о чем. Про то лето.

Я знаю, что он заговорит про ложное обвинение. Между нами будто колючую проволоку протянули. Она невидима, но очень осязаема в тот момент, когда кто-то пытается переступить через нее. Я не отвечаю. Я открываю окно и подставляю лицо и волосы ветру. Он путается в них, совсем как тогда, с Вивиан.

– Про тот день, когда мы поехали в город.

Я выдыхаю. Волна теплого воздуха ударяет мне в лицо. Хорошо, что пока что мне не придется рассказывать о том, почему я его обвинила.

– Что такое?

– Мы обедали в том дайнере, и…

– И я тебя поцеловала.

Тео тихонько смеется в ответ. Я молчу. Сложно веселиться над самым унизительным моментом своей юности.

– Да. Я про это. Ты тогда соврала? Или это все же была шутка?

Мне не хочется лгать дальше и тащить эту неправду с собой до конца второго десятилетия. Поэтому я спрашиваю: