Евгений Башкарев - Дедушка, не спи!

Пятно выгоревшей жидкости оказалось бензином, вылившимся из расплавленного ведра, где ребята, по мнению следствия, пытались приготовить самодельный наркотик. Ни Бахматов, ни Мордаков не сознались в том, что имели какое-либо отношение к произошедшему после того, как покинули кубрик. Ведро сгорело, но кусок металлической трубки, с капроновым шлангом и приплавленным горлышком пластиковой бутылки, были найдены в обугленном состоянии в руках Максима Таранова. Все трое к приезду пожарных были мертвы. Таранов лежал на ковре. Тело Коли Розякина нашли под кроватью. Сантистойков сгорел на матрасе.

Спустя сутки, не дожидаясь официального решения начальника академии, Павел Мордаков написал рапорт о своем исключении. Быстро расквитавшись с учетом, он навсегда исчез из роты.

Мне казалось, что случилась всего лишь авантюра. Очередная маленькая шутка тех парней, кому некуда выплескивать свою энергию, но шли часы, за ними потянулись дни, а дверь 403 кубрика была все так же заперта, опечатана клейкой лентой и опломбирована. Нас с Мишей ждала дисциплинарная комиссия, и никто из нас не знал, чем будет на ней оправдываться. И были ли у нас оправдания? Я долго думал над этим вопросом, и чем больше смутных мыслей собиралось у меня в голове, тем лучше я понимал, что оправданий в этом деле не существует. Меня не посадят в тюрьму, за то, что я проспал пожар. Но меня выгонят. И что мне говорить маме?

За отца я не переживал, потому что он и сам не раз попадал в подобные ситуации. Отец как никто другой знал, что такое полная задница. Но за маму я волновался. Мама не принимала ошибок.

Я настолько глубоко переживал трагедию, что почти перестал общаться с друзьями. Они ходили мимо, поглядывая на меня, как на изгоя. А я сидел за столом, глотая чай из грязной кружки и думал. Перед глазами стоял дым. Языки пламени то вспыхивая, то затухая, теребили матрац. Черное пятно, словно живое, ползло по полу, оставляя за собой ядовитый след. И тела. Я видел два тела и для меня они по сей день были живыми. Теперь одна из кроватей нашего кубрика вновь опустела, и я подумал, что следующий, кто решится к нам подселиться, закончит тем же. Эта кровать была проклята, и виной тому странный мальчик, решивший спрыгнуть с крыши пятиэтажного здания в двух тысячном году. Что было не так тогда?

« Твой дедушка знает историю »

Вечером после случившегося он зашел к нам.

Он ступил за порог, дверь продолжила свое движение, и, наконец, ударилась в стенку. Я оглянулся. Миша встал с кровати и отошел к балкону. Дедушка столь же медленно, как открывалась дверь, прошел на середину кубрика и впервые за весь год не глянул по сторонам. Он смотрел на меня, будто хотел сжечь.

— Сегодня пойдешь к отцу, — строго произнес он.

Его волосы были растрепаны. Борода выглядела, как кустарник, про который давно забыл садовод. И в целом вид дедушки оставлял желать лучшего. По крайней мере, мне не казалось, что сегодня он не был пьян. Он был зол и тверд, и от этого его тяжелый голос становился более повелительным.

— Он ждет тебя и хочет поговорить.

— Я планировал остаться здесь.

— Мне плевать, что ты планировал. Собирайся и шагай домой! — оборвал он и вдруг увидел на столе кипятильник. — А это я заберу. Не место здесь таким вещам.

Он взял кипятильник за железную петлю и сжал его в кулаке.

— А ты, — он повернулся к Мише. — Зайди ко мне! Распишешься за наряд. И у меня есть к тебе разговор.

Он постоял несколько секунд, словно дожидаясь пока его слова ножом протиснутся сквозь нас обоих. Потом ушел, оставив дверь открытой. После этого я спросил у Миши, догадывается ли он, что за разговор его ждет.

— Я не х-хочу к нему идти, — честно признался он. — И у меня в груди к-колит.

— Если бы он хотел поговорить о пожаре, почему он отправляет меня домой?

Миша сел на кровать, так и не хлебнув ни глотка чая.

— Кипятильнику конец.

— Черт с ним. Я принесу новый, — отмахнулся я. — Если хочешь, я могу зайти с тобой и постоять там.

— Нет. Он отпустил тебя, значит, хотел говорить только со мной.

— Ты уверен?

— Да, — сказал Миша, все так же скучно разглядывая стену. — Иди. Увидимся завтра.

Я пожал плечами и принялся собираться. А Миша забрался на голый матрац, где до него спали Олег и Сантист. Уже тогда мне показалось это странным, но Миша улегся на пустую кровать и закрыл глаза. Он не хотел никого видеть, и в тот момент мне показалось, будто он лег в гроб. Настолько ярко освещалась губительная энергия этого места. Вскоре я вышел из кубрика, напоследок окинув его скучный, но прибранный вид.

По дороге домой, я подумал, что отец не просто так звал меня к ужину. Он хотел, чтобы я все объяснил. И я не собирался ничего скрывать. Я хотел выложить, все как есть, чтобы он понял, за что меня накажут, и решил сам, сколько в этом моей вины. С тех пор, как мертвые тела вынесли из казармы, прошло много часов, но только сейчас я подумал о себе. Что со мной будет? Академии конец? Все, куда я стремился, обрушилось в одночасье. Куда стремиться теперь?

Я шел, низко опустив голову. Прохожие бросали на меня серые взгляды. Время тянулось, в груди сидела боль, хмурая стена вечерних сумерек опускалась на город. Я полз около часа и когда дом Марины, показался внизу крутого спуска, подумал, что эту дорогу запомню навсегда. Маленький магазинчик справа, слева остановка маршруток, а впереди улица маленьких домиков. Подул ветер, и, подчиняясь его движению, я побрел вниз. Объяснятся отцу.

Я брел по пустынному пляжу, вглядываясь в линию горизонта, где синее море соединялось с алым закатом. Под ногами лежал песок, и даже яркие блики солнца не могли скрыть его белизну. Песок был настолько мягким, что казалось, будто под ногами лежит облако ваты, и только море, накатывающее на берег, заставляло его тяжелеть, наливаться водой и уноситься прочь вместе с волнами.

Я был здесь раньше, и знал, что красота этого места обманчива, а первозданная природа, которая насыщала каждый краешек земли, хранила в себе страшные тайны. Я шел вперед, стараясь не попадаться навстречу набегающим волнам. И тут на плечо легла рука…

— Тебе здесь не место! — я обернулся и увидел человекоподное существо.

Оно походило на глиняную статую, уже порядком потрепанную ветром и морской водой. Его нос был сколот и топорщился, как откусанная морковь. Рот раскрывался, точно две половины речного моста. Глазницы напоминали дыры в земле, а лицо черными полосами пересекало подобие кровеносных сосудов.

Я сбросил его руку и отшатнулся.

Переваливаясь с боку на бок, существо сделало несколько шагов в мою сторону. Ноги его не гнулись, и ему приходилось подволакивать одну ступню за другой.