Джейн Корри - Кровные сестры

– Все в порядке, милая? – спросила Попрыгунья-Медсестра, пристально глядя на нее.

Нет, до порядка было далеко, но Китти не знала почему. Она лишь чувствовала, что ей необходимо побыстрее убраться подальше от этого места.

– Не надо колотиться головой о стенку, Китти, ты себе навредишь!

Снова ей подсовывают чертову доску с картинками!

– Что ты хочешь сказать? Покажи!

Но у Китти нестерпимо разболелась голова.

– Уйдите от меня. Уйдите!

Она выхватила у медсестры свою доску и запустила ею по проходу.

– Э-э, – заорал водитель, – вести себя прилично, там, в салоне, иначе я остановлюсь!

Они проехали знак «Школа». У Китти задергалось веко.

Мимо шли школьники. Китти смотрела на них. Монстр внутри резко дернулся, и она вдруг со странной уверенностью поняла, что тоже когда-то носила темно-синий форменный джемпер.

Попрыгунья-Медсестра проявила острый интерес:

– А ты что, отсюда родом, милая?

На этот раз Монстр промолчал. Ничего, значит, не скажешь?

– Ты узнала улицу? Покажи головой. Влево-вправо означает нет, а вверх-вниз – да.

– У нее… наоборот… получается… – фыркнула Маргарет. – На нее… полагаться… нельзя.

Поэтому Китти сделала и то и другое – на всякий случай.

– Китти, кажется, узнала улицу, по которой мы проезжали, – взволнованно доложила Попрыгунья-Медсестра. – Согласно ее медкарте, она жила в двух кварталах оттуда!

Очень Тощая Медсестра вздохнула.

– Ну вот к чему питать ложные надежды? Вон и родственники муженька этого тоже затеяли не пойми что с новым исследованием. Интеллект этой бедной женщины утрачен давным-давно.

Ха! Вот еще профессор нашелся! Но какие интересные всплески памяти… Здесь явно что-то кроется, способное исчерпывающе объяснить, что случилось с Китти. Надо только отыскать нужное воспоминание.

Июль 2017 г.

Не могу налюбоваться видом, открывающимся за поворотом, когда дорога резко сворачивает вниз, к берегу. После многих километров автобана и узких второстепенных шоссе с высокой живой изгородью у меня всякий раз захватывает дух при виде моря огней внизу – значит, я почти доехала до нашего городка – а затем при виде самого моря с искрящимися на солнце волнами, танцующими на водной глади до самого горизонта.

Еду вниз по крутому склону к спасательной станции, мимо пожилых супругов, продающих рыбу у обочины сколько я себя помню, но ничуть не состарившихся. Китти здесь всегда корчила мину, а сейчас обожает рыбу – травма мозга, как нам говорили врачи, влияет даже на функцию вкусовых сосочков. На набережной пловцы осторожно, на цыпочках, входят в волны, хотя вода удивительно теплая по сравнению с прохладным воздухом. Огибаю особняк, который я в детстве обожала за кованые украшения в виде ракушек на фасаде. Следующий переулок ведет к маминому коттеджу, который скоро перерастут шток-розы в маленьком садике. Коттедж куда меньше солидного дома за углом, где росли мы с Китти и жили Дэвид с мамой, но мне здесь нравится больше – уютно и только наши с мамой вещи, ничего от Дэвида. После недавнего просмотра старых фотографий меня не покидает чувство, что сестра вот-вот вбежит в дом.

Отчего-то вспомнилась сцена в школьном автобусе, когда Ванесса отказалась угостить свою лучшую подругу половинкой шоколадного яйца. Я за это пообещала Ванессе, что от шоколада у нее будет прыщи. Она надулась… Если бы я снисходительнее отнеслась к этой девчонке, это что-нибудь изменило бы?

– Ты как часы, – похвалила мама, открывая дверь. Я сразу оказалась в маминых объятиях. От нее пахло лавандой. Кожа у мамы такая мягкая, что мне не хотелось отходить. Но я приехала сюда с определенной целью. Кое-что откладывать больше нельзя.

– Кушать будешь? – бодро спросила она, ведя меня на кухню. – Я испекла твой любимый пирог с лососиной. Садись, – она указала на мое место за кухонным столом. В детстве я всегда сидела слева от мамы, а Китти справа.

Я собиралась задать свой вопрос прямо с порога, но теперь это показалось ребячеством – мама так старалась с ужином. Поэтому сперва мы говорили о моей работе (я опять умолчала о тюрьме) и, разумеется, о Китти.

– Я, конечно, понимаю, что Джинни пришлось нелегко, но, по-моему, они могли бы еще подождать… Я тебе говорила, что дом инвалидов согласился взять Китти обратно с испытательным сроком?

Не успела я ответить, что не говорила, как мама осеклась на слове «срок», повисшем в воздухе.

– А как твои дела? – нерешительно спросила она.

Я пожала плечами.

– Робин знает свое дело.

– Хорошо, – мама кивнула, но по движениям ее рук я видела, что она очень нервничает. Она постоянно теребила салфетку. – Потому что Криспин явно настроен испортить нам жизнь.

Я кивнула. Умолчав о моем отстранении, я не сказала и о своем письменном признании – мама бы совсем пала духом.

– Мамуля, – начала я, аккуратно складывая вилку и нож на тарелку. – Я кое о чем хочу тебя спросить.

Она напряглась, и я вдруг почувствовала, что мать всю жизнь ждала этого вопроса. А я откладывала откровенный разговор только из-за последних событий или из страха?

– Я хочу спросить о том человеке из тюрьмы, – начала я. – О Стефане, который заявил, что он мой отец. – Я пристально смотрела маме в лицо. – О том, которого убил Мартин, вернее, Криспин.

Маму передернуло. Но, может, она такая же впечатлительная, как я? Нормальному человеку не понравится слушать, как кого-то зарезали, пусть жертва и сама в прошлом не без греха.

– Он многое о тебе знал, – продолжала я, в свою очередь нервно комкая салфетку. – Он знал, что ты душишься лавандой. Знал твое имя. Знал много подробностей о нашей жизни…

Мама встала.

– Я тебе уже говорила, – в ее голосе зазвучала сталь. – Преступники бывают очень умными.

Я тоже встала. Я намного выше мамы.

– А откуда тебе это знать? – вкрадчиво спросила я. – Ты знаешь, что твоя свекровь, моя бабка, была высокой, как я, и светловолосой? А почему в моем свидетельстве о рождении прочерк вместо имени отца? Ты не хотела признать, что не была замужем, или не решилась вписать имя беглого преступника?

Мама согнулась, будто от удара в живот, – я едва успела подхватить ее и довести до кресла. Она спрятала лицо в ладонях. Ее трясло. Не надо было затевать этот разговор, корила я себя, обнимая мать. Ни к чему будить спящего зверя. Я и без того причинила всем немало горя.

– Это не важно, – уговаривала я ее. – Забудь, что я спросила. Стефан не может быть моим отцом, его день рождения девятого декабря, а ты мне когда-то говорила, что папа родился четырнадцатого июля. – Я умоляюще смотрела на маму: – Ты бы не стала лгать!

Я очень ждала подтверждения своих слов. Мой отец не может быть убийцей – это шло вразрез с прелестной сентиментальной картинкой, с которой я сжилась. Но мама отвела глаза, и у меня в груди все сжалось. Я проклинала тот день и час, когда решилась на этот разговор.