Ширли Джексон - Призрак дома на холме. Мы живем в замке [litres]

– Поговаривают, вы уезжаете. – Он повернулся на стуле: хотел взглянуть на меня в упор.

Сел бы подальше! Стелла прошла к нам за стойкой; ну пусть, пусть Стелла попросит его подвинуться – я спокойно выберусь и возьму сумки, и не придется протискиваться мимо Джима Донелла.

– Поговаривают, вы уезжаете, – повторил он значительно.

– Нет, – ответила я, поскольку он ждал ответа.

– Странно. – Он взглянул на Стеллу и снова на меня. – Могу поклясться, кто-то сказал мне, что вы уезжаете.

– Нет, – повторила я.

– Джим, тебе кофе? – спросила Стелла.

– И кто это брякнул, что они уезжают, а, Стел? Кому такое в голову пришло, раз они вовсе не уезжают? – не унимался он. Стелла укоризненно покачала головой, но еле сдержала улыбку. Я опустила глаза: мои руки теребили бумажную салфетку на коленях – отрывали уголки; усилием воли я успокоила руки и задумала, как увижу клочок бумаги, вспомню, что нужно быть добрее к дяде Джулиану.

– Ума не приложу – как эти сплетни расползаются? – произнес Джим Донелл. Когда-нибудь Джим Донелл сдохнет; может, у него внутри уже завелась гниль, которая его погубит. – Ну где еще сыщешь таких сплетников? – спросил он Стеллу.

– Не трогай ее, Джим, – сказала Стелла.

А дядя Джулиан совсем старый, и он умирает, умирает неотвратимо; он умрет прежде Джима Донелла, прежде Стеллы, прежде всех. Бедный, старый дядя Джулиан умирает, и я твердо решила быть к нему добрей. И сегодня мы устроим на лужайке праздничный обед. Констанция принесет шаль, накинет ему на плечи, а я буду валяться на траве.

– А я никого и не трогаю, Стел. Разве я кого трогаю? Просто спрашиваю мисс Мари Клариссу Блеквуд, правду ли говорят в поселке, будто она и ее старшая сестрица от нас уезжают. Куда подальше. Насовсем. – Он помешивал сахар в чашке; краешком глаза я следила, как кружится и кружится ложечка, и мне хотелось смеяться. Отчего-то было до нелепого глупо: ложечка кружится, а Джим Донелл говорит. Интересно, протяни я руку и останови ложечку – замолчит он? Возможно, и замолчит, мудро рассудила я, возможно, он попросту выплеснет кофе мне в лицо.

– Куда подальше, – повторил он печально.

– Перестань! – попросила Стелла.

Отныне я стану внимательно слушать рассказ дяди Джулиана – всегда. И я несу ему ореховой карамели – это очень, очень хорошо.

– А я-то загрустил, – продолжал Джим Донелл, – негоже поселку терять одно из лучших семейств. Очень печально. – Он резко повернулся, поскольку на пороге появился новый посетитель; я смотрела на свои руки на коленях, на дверь не оглядывалась, но Джим Донелл сказал: «Привет, Джо», и я поняла, что это плотник Данхем.

– Джо, ты только вообрази! Весь поселок твердит, что Блеквуды уезжают, а вот мисс Мари Кларисса Блеквуд говорит – ничего подобного.

Все замолчали. Данхем, должно быть, нахмурился и переводил взгляд с Джима на Стеллу и на меня, пытаясь уразуметь смысл каждого слова.

– Правда, что ли? – произнес он наконец.

– Слушайте, вы, оба, – начала было Стелла, но Джим Донелл перебил ее; он говорил, сидя ко мне спиной и вытянув длинные ноги – не обойти, не выбраться:

– Я только сегодня объяснял людям, как плохо, когда нас покидают старожилы. Хотя, по правде сказать, большинство Блеквудов нас уже покинули. – Он засмеялся и хлопнул ладонью по стойке. – Покинули, – повторил он. Ложечка в его чашке уже не кружилась, а он все говорил. – Поселок теряет свое лицо, когда уезжают старожилы. А кой-кому может показаться, будто их вытурили, – медленно произнес он.

– Верно, – сказал Данхем и засмеялся.

– Подумают, вытурили с распрекрасных земель с оградками, и тропинками, и роскошной жизнью. – Он никогда не останавливался, пока не уставал. Вознамерившись что-то сказать, он повторял это снова и снова, обсасывал и так и сяк; у него, очевидно, было не так уж много задумок, и каждую приходилось выжимать до последней капли. Кроме того, собственные мысли с каждым повтором веселили его все пуще, теперь завелся – не остановишь, пока не заметит, что оказался без слушателей. Для себя я решила: никогда ни о чем не думай больше одного раза, – и спокойно сложила руки на коленях. «Я живу на Луне, – сказала я себе, – живу в домике на Луне совсем одна».

– Что ж, – продолжал Джим Донелл, от которого к тому же шел дурной запах, – буду всем рассказывать, что прежде знавал Блеквудов. Лично мне они ничего такого не сделали, лично со мной они были крайне вежливы. Правда, к обеду меня не приглашали, чего не было, того не было, – засмеялся он.

– Уймись, – сказала Стелла резко. – На ком другом язык-то точи.

– На ком это я язык точу? Я что, по-твоему, к ним на обед напрашивался? Я что, сбрендил?

– И мне есть что рассказать, – вступил Данхем. – Чинил раз у Блеквудов крыльцо, а мне так и не заплатили. – Он говорил правду. Констанция тогда послала меня сказать, что по плотницкой расценке ему не заплатит: криво прибить сырую доску – дело нехитрое; его же просили, чтоб ступенька получилась как новенькая. Я вышла и сказала, что мы платить не будем; он ухмыльнулся, сплюнул, поднял молоток, вовсе отодрал доску и, отшвырнув ее, сказал: «Чините сами». Потом залез в свой грузовичок и укатил.

– Так и не заплатили, – повторил он.

– Бог с тобой, Джо, это просто недосмотр. Немедленно пойди к мисс Констанции Блеквуд, и она отвалит тебе все, что причитается. Но если тебя пригласят к обеду, Джо, будь тверд и откажись.

Данхем рассмеялся:

– Еще не хватало у них обедать. Только вот ступеньку я им чинил, и мне так и не заплатили.

– Странно, – сказал Джим Донелл. – Дом чинят, а сами уезжать собираются.

– Мари Кларисса, – Стелла подошла ко мне. – Иди-ка ты домой. Слезай со стула да иди домой. Пока ты здесь, покоя не жди.

– А вот это верно замечено, – подхватил Джим Донелл. Но под взглядом Стеллы он убрал ноги с прохода и дал мне пройти. – Так что, мисс Мари Кларисса, вы только покличьте! Мы все сбежимся и вмиг ваши вещички упакуем. По первому слову, Маркиска.

– А сестрице от меня передайте, – начал было Данхем, но я поспешила уйти; оказавшись на улице, услышала за собой громкий смех, смеялись все: и Джим Донелл, и Данхем, и Стелла.

У меня на Луне чудесный домик с камином и садиком (что может вырасти на Луне? Надо спросить Констанцию), и я обязательно буду обедать в саду на Луне. Всё на Луне ярких, непривычных цветов; пусть домик будет лазурным. Ноги мои в коричневых туфлях мерно двигались – левая, правая, левая, правая, – а сумки с продуктами тихонько покачивались в такт; у Стеллы я побывала, осталось только миновать магистрат; там в эту пору пусто, лишь какие-то людишки выписывают справки владельцам собак, да сдирают налог с проезжих водителей, да рассылают счета за воду, канализацию и мусоропровод, да штрафуют за костры и рыбную ловлю; людишки эти сидят глубоко во чреве магистрата и согласно скрипят перьями; их мне бояться нечего – разве что задумаю половить рыбу в запретное время. Я ловлю алых рыбок в лунных реках… И вдруг я заметила мальчишек Харрисов: они сидели во дворе перед домом и шумно ссорились с пятью соседскими мальчишками. Я заметила эту шайку, обогнув магистрат, и было еще не поздно повернуть и пойти другой дорогой – по шоссе до протоки, а там, за протокой, как раз наша тропинка, – но я и так задержалась, да и далекий это путь с такими тяжелыми сумками, к тому же неприятно идти вброд в маминых коричневых туфлях… «Я живу на Луне», – подумала я и прибавила шагу. Они увидели меня сразу. Чтоб вы сдохли, чтоб вы сгнили, чтоб валялись в корчах и истошно кричали, чтоб извивались и стонали у моих ног!