Кортни Саммерс - Сестры

– Н-не подскажете, что р-расположено по адресу Т-Твайнинг-стрит, четыреста пятьдесят один?

Задумавшись, она склоняет голову набок, а потом говорит:

– А там, случайно, не «Синяя птица»?

Я не понимаю, о чем она.

Старушка достает мобильный, жестом подзывает меня к себе и показывает мутную фотографию мотеля, под которой я замечаю ряд крайне сдержанных отзывов.

Одним из последних парней моей матери был Пол.

Высокий такой, толстый. Руки-ноги толщиной с дерево, даже ладонь не обхватить. Я была не против присутствия Пола, потому что ему было плевать на нас с Мэтти: раз суждено нам жить под одной крышей, так тому и быть. Мы, судя по всему, ему не мешали, а даже если бы и мешали, он бы виду не подал. Пола вообще было сложно пронять. Видимо, именно поэтому он с нами задержался. В общем, Пол… Он очень мало говорил. Не потому, что не мог, а потому, что не хотел. Я часто с восхищением наблюдала за Полом и за людьми, которыми он себя окружал. Эти люди вели с ним односторонние разговоры, не ожидая, что он хоть что-нибудь ответит. Было ясно, как они к нему относятся. Они смотрели на него с уважением. Пол научил меня, что человек, который мало болтает, кажется важным, сильным. Ну, если этот человек – мужчина, конечно. Если ты девушка, такое не пройдет: тебя сочтут холодной стервой.

Дорого я дала бы, чтобы обойтись сейчас без болтовни.

Я сижу в машине рядом с «Синей птицей», в паре миль от прачечной. Постиранные шмотки лежат на заднем сиденье. Я барабаню пальцами по рулю. «Синяя птица». Никаких птиц не видно, но зато на фасаде висит знак: «$39,99 ЗА НОЧЬ, ВАЙ-ФАЯ НЕТ».

Та еще развалюха. Ей бы новую отделку, новую крышу… да и все остальное. Я припарковалась напротив офиса, и мне все видно в окно. Там сидит старик, спиной ко мне. Смотрит телевизор. Какой-то черно-белый фильм.

Я кладу голову на руль.

«Где же ты, Кит?»

Я вылезаю из машины с рюкзаком на плече и подхожу к «Синей птице». Мужчина за стойкой отрывается от фильма, выглядывает в окно и наблюдает за мной. Он так пристально на меня смотрит. Даже интересно, узнает ли он меня спустя несколько месяцев, когда меня покажут в новостях. А пока – вот она я.

Я пересекаю парковку. Едва я захожу внутрь, он говорит:

– Я не тороплю.

Вблизи он кажется не таким уж и старым. Наверное, рано поседел. Ему явно не больше пятидесяти. Смуглые руки и ноги покрыты татуировками. В голосе есть что-то напускное, будто он делает вид, что мы старые друзья.

– Х-хочу остаться на д-две ночи.

Он зевает.

– Хорошо.

Я перевожу взгляд на телевизор. Он такой старый, что у него даже не кнопки, а круглые ручки. Идет фильм с Бетт Дэвис. На экране – ее прекрасное изящное личико с огромными круглыми глазами. Кажется, это «Победить темноту». Хороший фильм. Время от времени мы с Мэтти и Мэй Бет смотрели классику по одному из трех каналов, которые у нас были. Фильмы с Бетт Дэвис были моими любимыми. Они и сейчас мои любимые.

Надпись на ее надгробии гласит: «Она прошла непростой путь».

– Дай только свои документы, и все оформим.

Я отвлекаюсь от фильма и поворачиваюсь к нему.

– П-простите?

– Надо возраст посмотреть. Не могу тебя заселить, если ты несовершеннолетняя.

– Н-но я…

– Просто покажи документы. – Он улыбается. – Иначе всю ночь тут проторчим.

Вот урод.

– Правила такие, – добавляет он, и тут раздается резкий хлопок. По экрану телевизора бежит рябь, и из колонок доносится громкое шипение. – Ох, бл…

Он одергивает себя и бежит настраивать телевизор. Я пялюсь ему в затылок и думаю: а не знает ли он Кита? Если, конечно, Кит тут Кит. Может, здесь он Даррен. Или это место одно из немногих, где он не боится использовать свое настоящее имя. Может, он Джек.

– В-вы знаете Д-Даррена М-Маршалла?

Он оборачивается и удивленно отвечает:

– Знаю.

Иногда мне везет.

– К-круто. – Я мешкаю. – Он друг м-моей семьи. Г-говорил, чтобы я з-заглядывала, если окажусь н-неподалеку.

– Вон оно что… Да, Даррен – мой добрый приятель. Так что ты там хотела? Номер на две ночи? Одноместный или двухместный?

– О-одноместный.

– Дам тебе пять процентов скидки. Друг Даррена – мой…

– А его с-самого тут н-нет? Д-давно его не видела.

– Не, сейчас его нет. Но скоро он, конечно, приедет. Сама понимаешь.

Нет, не понимаю.

Он опять зевает, дает мне расписаться за номер – я пишу «Лера Холден», – берет у меня деньги и вручает мне ключ.

– Номер двенадцать, – говорит он. – В конце коридора, предпоследний.

– С-спасибо.

– Знаешь, во времена моего деда монашки думали, что заикание можно вылечить розгами.

Он смеется. Я молча смотрю ему в глаза, пока он не краснеет и не пытается придумать, как бы замять ситуацию. Но что тут скажешь?

Он ограничивается пожеланием спокойной ночи.

В таком мотеле легко вспомнить обо всех своих тайнах. Стоимость пребывания измеряется тем, насколько ты готов смириться со своей бесславной жизнью. Ну, и еще почти восьмьюдесятью долларами. Я закрываю за собой дверь, задергиваю шторы, поворачиваю ключ в замке, а потом прижимаюсь лбом к двери, пока с усталых мышц не спадает напряжение. Я позволяю себе забыться в собственной боли. Но только на пару мгновений.

Потом я поворачиваюсь, чтобы рассмотреть номер.

Здесь стоит запах какой-то химии, который, впрочем, не скрывает того, насколько тут спертый воздух. Заляпанные бледно-бежевые обои в цветочек – видимо, неудачная претензия на уют. На деревянном комоде с заметно побитыми уголками стоит старый телевизор – тоже с круглыми ручками. Крохотный красный столик, пластиковые стулья. На полу – пушистый, где-то протертый темно-красный ковер с пурпурными пятнышками. Я стаскиваю кроссовки и встаю на грязный ковер. Отсюда я различаю аквамариновую плитку в ванной.

Там тоже нет никаких синих птиц.

Но душ принять было бы неплохо.

Я беру с собой в ванную сменную одежду, раздеваюсь и включаю воду. Она не настолько горячая, насколько хотелось бы: я не перестаю трястись. Но все равно лучше уж вымыться наконец. Насколько это возможно в таком месте: между плитками – плесень, по краям ванны – грязные разводы. Я натираю все тело маленьким мылом, пеню волосы. Даже плакать хочется от удовольствия. Помывшись, я натягиваю футболку и встаю перед зеркалом. Провожу пальцами по лицу, тихо охаю, касаясь фингала и распухшего носа.

Я выключаю свет в ванной и ложусь в постель. Одеяло тяжелое, а простыня колючая. Глаза закрываются, и вокруг меня сгущается пустота, в которую наконец можно погрузиться.

Но в глубине души я не хочу расслабляться.

Не знаю, долго ли я так лежу, перед тем как услышать щелчок дверной ручки. Я не сразу понимаю, что я в опасности, но, даже поняв это, не могу встретить ее лицом к лицу. Потом я слышу осторожные шаги. Чувствую, как прогибается под его весом матрас.