Агата Горай - Забыть нельзя помнить

– Боже мой, Кирочка, как же ты с ума не сошла?! Боже мой, подумать только! – Наполняя уже и не сосчитать какую по счету рюмку, причитала слегка хмельная Лида. – Знаш, я вот и говорила тебе, что прикончила бы таких сволочей не глядя, но… Но я бы лучше сама умерла, чем пережила то, что довелось тебе. Мои предки тоже ведь не подарки судьбы, родителей не выбирают, но смогла бы ли я их убить? Вопрос. А ты… Бедный ребенок!

Ставлю на стол рюмку и выхожу в коридор за своим рюкзаком, чтоб вытащить на свет божий очень важный документ.

– Я тоже не знаю – смогла бы? – Лида растерянно хлопает ресницами, а я протягиваю ей сложенный в несколько раз листок. – Вот, мой билет на волю. Прочти, чтоб я не с этого начала, а я, пожалуй, выйду покурю, если ты не возражаешь. Угостишь сигаретой?

– На балконе все есть – и сигареты, и пепельница, и зажигалка. – Лида жадно впилась глазами в строки, написанные два года назад рукой моего отца, а я бесшумно исчезла за дверью.

– Твою ж мать! Да что ж они за люди-то такие?! – донеслось до меня из кухни, когда я уже была на полпути к ней. – Да как такое возможно вообще?! Как можно изловчиться и убить себя так, чтоб за это осудили и без того уничтоженную дочь? Господи, не впервые я сомневаюсь в твоем существовании, но, похоже, ты либо слепоглухонемой, либо игры у тебя покруче дьявольских! А скорее всего, и нет тебя вовсе! – кричала во все горло Лида, не забывая вскидывать руки к небесам.

– Да не гневи ты его, – усаживаясь на свое место, проговорила я. – По правде говоря, я ведь сама не сопротивлялась и ничего не оспаривала. Для следователя все было ясно, как божий день, а я приняла это наказание покорно только потому, что много лет назад успешно избежала его за другое преступление.

– Как это? Что еще за преступление? – Дрожащими от гнева руками Лида вернула мне письмо. – Ты, милая, либо еще та сказочница, либо по твоей истории жизни нужно сериалы снимать – «Санта Барбара» отдыхает. Если б я не встретила тебя сегодня у «Касатки», я бы ни за что не поверила большей половине твоих россказней, встреться мы где-нибудь в другом месте.

Я невольно усмехнулась.

– Я и не настаиваю. Можешь не верить. Главное ведь, как ты сказала, – вывернуть душу, исповедаться. Убеждать тебя в чем-то не входит в мою задачу. О своем преступлении я расскажу чуть позже, я еще с родителями не закончила.

Мы одновременно опрокинул рюмки, и я снова заговорила:

– Я подошла к дому детства, и сердце начало колотиться сильнее. Родные улочки, родной воздух, родные места… Погода была мерзкой – дождливо-снежной, как и десять лет назад, что только усугубляло мое внутреннее состояние боли. В душе не было грусти или сожаления оттого, что я долго не приезжала на родину, нет, мной полностью овладел страх. Я ненавидела своих родителей больше двух месяцев. За то, что они сделали, я готова была убить их, но… я любила их почти двадцать шесть лет – этого тоже нельзя было списать. Десятого октября мне исполнилось двадцать шесть, а восемнадцатого я решила оборвать жизни тем, кто подарил мне эту самую возможность жить.

Битый час я кручусь около родительского дома, не решаясь войти, да и уверенности в том, что мне необходимо сейчас здесь быть, с каждой минутой становится все меньше. Меня разрывают противоречия – любовь и ненависть, прощение и месть, боль и… боль. В душевной схватке побеждает боль. Я решаюсь войти в дом и, отворив калитку, тут же встречаюсь глазами со стоявшим на крыльце отцом. Я вижу его лишь секунду, но этого достаточно, чтобы понять – от того огромного всемогущего рыжего медведя, которым он всегда жил в моей памяти, осталась только прохудившаяся шубка. В отце больше не было мощи и силы, дарованной самой природой, а рыжая грива превратилась в некрасивую редкую ржавую шевелюру.

Я замираю, но секундной вспышки в голове с фрагментом, как они с матерью хоронят моего ребенка, хватает, чтобы я двигалась дальше.

Когда я вхожу в дом, мне кажется, что и не было этих десяти лет, все в доме оставалось на своих местах, а в воздухе витает любимый цветочный аромат духов моей матери.

В кухне я не обнаруживаю ни праздничного стола, ни гостей. Неуверенно шагаю дальше. Я уже не знаю, как буду расправляться с отцом и матерью, хотя ехала с мыслью о том, что молниеносно перережу им глотки и исчезну из этого проклятого поселка навсегда. С каждым шагом по полу, на котором я училась ползать и ходить, меня покидает уверенность действовать и привести в исполнение задуманное. Меня начинает бить озноб, и я почти уверена, что не смогу, что взгляну им в глаза и просто вычеркну их из своей жизни, что выше моих сил нарушить заповеди Прокоповны – быть хорошим человеком. Я не убийца, я не в силах лишить жизни человека, но стоило мне распахнуть дверь в кабинет мамы…

Все решили за меня.

Возле маминого рабочего стола стоят два кресла – к одному из них привязана она, на другом, сжимая в руках ружье, сидит отец. Я не успеваю ничего сообразить, когда из уст отца звучит:

– Прости нас, родная.

А из маминых:

– Как же я вас всех ненавижу!

Сначала до меня долетают брызги крови вместе с кусочками мозга из развороченной выстрелом маминой головы, затем папиной. В этот миг я превращаюсь в камень, в голове проносится одна только мысль: «Почему не я нажала на курок?!» Со мной не случается никакой истерики, за что стоит поблагодарить мамину прощальную речь. Все встало на свои места – она ненавидела, а поэтому все объяснимо и логично. Я подхожу к телам родителей и, глядя на то, что от них осталось, пытаюсь возродить в себе хоть какие-то воспоминания, которые вытолкнут из меня наружу слезы, но их нет. Чувствую себя бездушной тварью, но оплакивать мне нечего. В памяти нет теплых семейных вечеров, крепких родительских объятий и поцелуев, заботливых родительских наставлений и добрых напутствий, нет самого важного – любви. Мать всегда держала меня на расстоянии, а отца никогда не было дома, и здесь и сейчас мне не было больно оттого, что их больше нет, – мне не о чем было сожалеть, нечего было оплакивать, и недоставать мне их точно не будет. Люди, подарившие мне жизнь, были холодными и пустыми, далекими и непонятыми, я чувствовала большую утрату, когда в далеком детстве Костя и его компания отнимали у меня очередную подаренную мамой куклу, нежели сейчас.

Брызги крови перепачкали весь бесценный кабинет мамы, которая неплохо для своих лет сохранилась (я успела это заметить), в отличие от осунувшегося отца. Мой взгляд опускается на лужи крови под стульями, и в голове снова срабатывает вспышка…

– Схватившись за голову, я упала в вязкую лужу. В таком состоянии меня и обнаружил сосед Иван Скороходов, который прибежал на звук выстрелов. – Мы с Лидой снова опрокинули в себя настойку. – Участковый, который явился немыслимо скоро, увидел немного иную картину – я все так же лежала в кровавом море, вот только в руках сжимала уже не голову, а ружье.