Джонатан Келлерман - Жертвы

– Не так быстро, Кашмир. Нам нужно поговорить о Мередит Сантос. Она исчезла.

– Давайте.

– Уильямс никогда не упоминал ее?

– Неа.

– Мередит Сантос, вспомни, Кашмир.

– Нет.

– Латиноамериканка, немного моложе тебя.

– Никогда про нее не слыхала.

– Роскошная девушка, – сказал Майло. – Из тех, что становятся королевами красоты.

Лицо Брзики исказилось от гнева.

– Он в этом не нуждался.

– Не нуждался в чем?

– В таких воображающих о себе кисках. У него была я.

Майло провел с ней еще часа два, потом предоставил мне возможность поговорить с девушкой, а Фрэнка Гонзалеса отпустил. К тому времени, когда она потребовала адвоката, все мы вымотались, но Агнес Брзика сохранила силы и отказывалась говорить о том, где жила до встречи с Уильямсом.

Трудно объяснить, в какой степени это объяснялось темпераментом и в какой – остаточным действием метамфетамина, который она привыкла курить.

Оставшись в комнате для допросов в одиночестве и зная, что за ней наблюдают, Агнес плясала, пела, танцевала шимми, взбивала волосы и груди. Сняв тюремные шлепанцы, она размахивала ими, как это делают со своими аксессуарами девушки из групп поддержки.

Когда прибыл общественный защитник, Брзика стояла на голове и шевелила пальцами ног.

Ее законным представителем оказался молодой человек лет двадцати с хвостиком по имени Айра Ньюграсс. Предупредив подзащитную, чтобы она ничего не говорила, он заверил Майло, что тот напрасно теряет время, потому что «предъявить нечего».

Заместительница окружного прокурора Оксланда, назначенная на это дело, женщина по имени Пэм Теру, в отсутствие задержанной сказала Майло:

– Все, что у вас есть на нее, – это флирт с Клеффером.

– Погодите, – возразил Фрэнк Гонзалес, – у нас есть проживание вместе с Уильямсом прямо возле Кори, отъезд перед убийством Кори, потом она дожидалась Уильямса в мотеле, встретилась с ним, и они поехали в Лос-Анджелес, где она пособничала в попытке убийства.

– Проживание и ожидание не являются преступлениями, детектив.

– Она – зло, – заявил Гонзалес.

– Зло – не моя специальность, – сказала Теру. – Мой профиль – уголовный кодекс.

– И вы ничего не можете сделать?

– Самое большее, на что мы способны, – обвинение в сговоре, да и то с натяжкой. Мы не тратим времени на дела, которые не можем выиграть.

– Что насчет наркотиков в ее сумочке?

– О, конечно, – отозвалась Теру. – За это можно дать ей пару лет, причем, вероятно, часть срока будет условной. Я думала, вы говорите о серьезном обвинении…

– Я меньше озабочен ее наказанием, чем местонахождением Мередит Сантос, – сказал Майло. – Если мы ничего не повесим на нее, то не будет и рычагов давления, чтобы она заговорила.

– Значит, предложи ей полностью условный срок за наркотики и посмотри, не клюнет ли она.

Позже в этот же день Майло позвонил Ньюграссу и сделал предложение.

– Я спрошу у нее, – ответил общественный защитник.

Через час он перезвонил.

– Она говорит, что была бы не прочь заключить сделку, но действительно не знает эту женщину. Как насчет того, чтобы не предъявлять ей обвинения по наркотикам?

– Почему нет?

– Она такая искренняя…

– Прямо как ты, – бросил Майло и грохнул трубкой телефона.

Когда Фрэнк Гонзалес услышал эти новости, то сказал:

– Вот так всегда. Масло размазывают по всей чертовой горбушке, и ничего не остается… Больше никаких продуктовых аналогий. Надо забыть о них.

Через три дня после смерти Джона Дженсена Уильямса Майло позвонил Альберту Трану.

– Теперь девочки могут без опаски возвращаться домой, мистер Тран.

– Почему это, лейтенант?

– Плохой парень выбыл из игры.

– Под арестом?

– На шесть футов ниже.

– О, – произнес Тран. – Понимаю. Что ж, хорошо, но не знаю, почему вы сообщаете мне про это.

– Если вы окажетесь в ситуации, когда сумеете передать весточку, то уверен, что девушки это оценят.

– Буду иметь в виду, лейтенант.

Тран позвонил днем позже.

– Эшли и Марисса признательны, хотя, очевидно, лично они смогли бы сказать больше.

– Когда они возвращаются?

– Меня уведомили, что они могут остаться там, где находятся сейчас.

– В Ванкувере?

– По-видимому, – сказал Тран. – Они нашли себе занятие. Кажется, будут учиться ответственности.

– Хорошее дело для богатых девочек.

– Тем более для богатых, – отозвался Тран.

– Дело связано с лошадьми?

– Был такой разговор.

Через восемь дней после смерти Джона Дженсена Уильямса Майло и Фрэнк Гонзалес соединенными усилиями смогли наконец разговорить одну из танцовщиц, подружек Кашмир Катт.

Кашмир нелегально сдавала в субаренду гараж, переоборудованный в убогое бунгало, трем другим стриптизершам. Располагался он в Восточном Голливуде.

– Еще один задний двор, – сказал я.

– Невероятно, – воскликнул Майло. – Мы говорим о полной копии дома Фрэнки. Никакой таксидермии, это место дало нам гораздо больше сокровищ. Три пистолета, включая двадцать пятый калибр, которым убили Урсулу, девятимиллиметровый, из которого застрелили Фрэнки, и еще один девятимиллиметровый с отпечатками Уильямса и Ричарда Кори, из которого никогда не стреляли.

– Тот самый пистолет, которым Кори размахивал перед дочерьми.

– Новой марки и незаряженный. Этот идиот был просто пугалом огородным. Еще мы нашли наличку, которую Уильямс забрал у Кори. Сто восемнадцать тысяч. Уильямс даже не позаботился спрятать их, просто держал в банковской сумке под кроватью.

– Он жил там с Кашмир?

– С тех пор как уехал из Окснарда. Я проинформировал ее общественного защитника, и через час он перезвонил, что теперь его клиентка готова к «обсуждению». Я ему сказал, что для меня главное – узнать, что случилось с Мередит Сантос, что она уже достала меня своим нежеланием говорить. С тех пор ничего. Посмотрим.

– Уильямс оставил какие-нибудь «сувениры»? – поинтересовался я.

– Все, что я могу ответить, – возможно. На тумбочке у Брзики стояла коробка с украшениями. Там нашлись интересные вещи. Начиная с часов «Леди Патек» с севшей батарейкой – слишком элегантных для Брзики.

– Урсула забирала двое часов, чтобы сдать в ремонт.

– Я звонил ее ювелиру, и он никогда не продавал ей «Патек», но она могла купить их где-то еще. Нашлись и безделушки, которые Уильямс мог хранить лишь по одной причине – они для него что-то значили. Я послал фотографии семье Кэти Хеннепин; они думают, что одна пара сережек могла принадлежать ей. Но что более доказательно, так это – обрати внимание – чучело птенца совы, принадлежавшее Фрэнки.

– Безделушки, – сказал я. – Та бедная женщина в Коннектикуте не могла позволить себе «Тиффани». Может, что-нибудь всплывет?