Сабина Тислер - Похититель детей

Беньямин постоянно боялся расстроить мать. Он испытывал чувство вины, когда она начинала рыдать, и вообще не мог видеть, как его любимая мамочка плачет. Он знал, как она страдает оттого, что у него проблемы в школе, потому что она упрекала себя в том, что так получилось. Она ни в коем случае не должна узнать о неудовлетворительных оценках за классную работу: когда мать волновалась, у нее начинался приступ, после которого она чувствовала себя еще хуже, чем раньше.

В этот вечер она сидела перед телевизором и курила сигарету за сигаретой. По тому, как она гасила сигареты, Беньямин мог определить, как она себя чувствует. Ее руки дрожали, она была несобранной и нервной, глаза покраснели. Видно, она уже плакала, а сейчас нервничала, потому что мужа, Петера, снова не было дома.

Беньямин тупо смотрел в окно и гипнотизировал угол улицы с оранжевым домом, который покрасили лишь прошлым летом. Из-за угла этого дома выходил отец, возвращаясь с работы. Обычно он шел так быстро, что его легко можно было прозевать, если не смотреть не отрываясь на это место. Петер Вагнер работал на «Сименсе» у конвейера, и его рабочий день заканчивался в семнадцать часов. Затем он садился на Сименсдамм в метро, линия U7, и мог ехать до Карл-Маркс-штрассе или до станции метро «Нойкелльн». И то, и другое было на одинаковом расстоянии от многоквартирного дома в стиле шестидесятых годов, где они снимали жилье уже пять лет. Правда, это была ужасно длинная поездка в метро, целых двадцать остановок, но если поезд не уходил прямо из-под носа и все складывалось нормально, то Петер успевал домой еще до шести. Однако в последнее время он довольно часто заходил пропустить по рюмочке вместе со своим коллегой Эвальдом, который жил на Геррманнштрассе. Тогда Эвальд вместе с ним выходил на станции «Нойкелльн», чтобы не делать пересадку, а потом пешком преодолевал чуть-чуть большее расстояние до дома.

Для Марианны этот Эвальд был как бельмо на глазу. Она злилась из-за каждого вечера, который муж проводил в пивной, пропивая деньги, которых и так не хватало. Кроме того, она расстраивалась из-за каждого вечера, который не могла провести с мужем, потому что понимала, что ей осталось не так уж много, — она уже не верила, что доживет до совершеннолетия Беньямина.

При этом Петер никогда не был агрессивным, даже когда приходил домой абсолютно пьяным. Он брел, держась за стенки и улыбаясь, как дурачок, словно смеялся над собой и своей шаткой походкой, концентрировался на спальне, падал на постель и засыпал мертвым сном. Он ничего не говорил, не отвечал на вопросы, не поддавался на провокации, только отрицательно мотал головой. Его ничего не трогало. Ни одна из мировых проблем, какой бы великой она ни была.

Беньямин вечерами часто лежал, прислушиваясь к разговорам родителей. Они даже не старались говорить тише, поскольку думали, что Беньямин крепко спит. Он слышал, как отец защищает его перед матерью, заявляя, что для подростков плохие оценки — обычное явление, что это просто трудный возрастной период, который закончится через год-другой. Мать сомневалась в этом, да и сам Беньямин не очень-то верил в то, что говорил отец, потому что даже сам был обеспокоен: учительница сказала, что только чудо может спасти его от того, чтобы не остаться на второй год.

«Если ты не усвоишь правописание, — говорила учительница, фрау Блау, — то провалишься и по всем остальным предметам, потому что автоматически будешь получать на балл ниже. Приходится догадываться, что ты написал, что ты имел в виду и как это вообще должно называться. Читай книги, и ты увидишь, как пишутся слова».

Беньямин ничего не понимал в правописании. Почему слово «Bohne» пишется через «h»? «Потому что «o» произносится как долгий звук», — говорила фрау Блау. Но «o» в слове «Kanone» тоже произносится долго, а «Kanone» все-таки пишется без «h». Этого не могла объяснить ему даже фрау Блау. И в диктанте Беньямин путал все. Как пишется «Wal» — через «h», или с двумя «a», или просто с одним «a»? А как обстоят дела со словами «Saal», «Pfahl» и «Qual»?

Беньямин слишком долго думал, терялся, путался все больше и больше и делал из-за этого кучу совсем уж глупых ошибок. И каждый раз получал «неудовлетворительно». Это было выше его сил. Все это просто не вмещалось в его голове.

Работу по математике он завалил, потому что не знал таблицу умножения. Понятно, это была его вина, но цифры тоже не лезли ему в голову. Он просто не мог запомнить, что два умножить на семнадцать будет тридцать четыре, а семью восемь — пятьдесят шесть. Ни одно число не имело для него никакого значения, через три секунды он все снова забывал.

Беньямин твердо решил показать неудачные работы отцу и объяснить ему все. Понятно, он тоже расстроится, как и мать, но, конечно, поймет его, по крайней мере не будет плакать. У него будет бесконечно печальный взгляд, но работы он подпишет. И, наверное, скажет эту ужасную фразу, которая всегда пугала Беньямина до смерти: «Надо что-то решать, сынок».

Около восьми вечера он перестал смотреть в окно. Надежды, что отец вернется домой трезвым и они успеют поговорить, становилось все меньше. Он пошел в гостиную, сел около матери и стал вместе с ней смотреть новости. Мать всегда радовалась, когда он интересовался новостями.

Он сидел тихо-тихо. Время от времени он смотрел на мать и улыбался ей. Когда новости закончились, Беньямин сказал:

— Папа, конечно, скоро придет. Не волнуйся.

Марианна храбро кивнула и погладила Беньямина по руке:

— Как насчет бутерброда с ливерной колбасой?

Беньямин засиял:

— Ой, я сейчас приготовлю!

И помчался в кухню.

Когда он вернулся в гостиную с двумя бутербродами с ливерной колбасой и двумя стаканами молока, мать уже уснула. Но когда он попытался тихонько поставить на столик возле кушетки маленький поднос, на котором был изображен освещенный солнцем горный пейзаж, Марианна проснулась и обняла его.

— Ты мой большой мальчик, — прошептала она. — Если бы ты знал, как я тебя люблю!

— Я тебя тоже, мама, — прошептал в ответ Беньямин, — я тебя тоже.

В этот момент он почувствовал себя бесконечно счастливым и крепко обнял мать. Вместе с тем на душе у него было очень горько, хоть плачь. Ему так хотелось раскрыть перед ней душу, но он не решился.

В девять часов мать отослала его спать. Беньямин ушел в свою комнату, не протестуя. Но заснуть он не мог. Он то и дело вскакивал с постели и смотрел на улицу. Время от времени из-за угла появлялись люди, но отца не было среди них. К одиннадцати у Беньямина просто не осталось сил бодрствовать дальше. Он решил на следующий день прогулять школу, чтобы выиграть немного времени, ведь фрау Блау, конечно же, спросит, где подписи родителей. После этого он, усталый, заснул, держа в руке плюшевого медвежонка.