Агата Горай - Память без срока давности

Прежде чем прикрыть дверь в свою комнату, я жестами велю Клаве сидеть тихо, а сама беззвучно пробираюсь в гостиную. Пытаясь оценить ситуацию, снова прячусь в проходе, за што рами.

Упав коленями на пол, мама положила спрятанную в ладонях голову на все тот же диван, на котором папа пару месяцев назад развлекался с незнакомкой, а ее тело содрогается в безумном истерическом припадке.

Очень хочется пожалеть маму, обнять, погладить по волосам и сказать ей, что все обязательно будет хорошо, как поступала сотни раз она, но я не делаю этого. На собственных щеках появляются мокрые ручьи, но я продолжаю прятаться. Всякий раз, когда в слезах захлебывалась я, будь то из-за разбитой коленки или испорченного платья, двойки, и меня принимались жалеть и утешать, плакать хотелось еще больше. А мне так хочется, чтобы мама плакала как можно меньше, а лучше бы это не происходило никогда. А в идеале пусть бы папа никогда не возвращался бы домой.

Спустя пару минут я тихонько исчезла в своей комнате. На своей территории я с усердием принялась отвлекать от случившегося Клавдию, предлагая своего Федю и Барби, до которых прежде ее не допускала. Ни один ребенок в мире не должен становиться свидетелем подобных сцен. Даже если бы я была нормальной и рано или поздно смогла сгладить в своем мозгу некоторые нюансы, забыть это полностью мне бы едва ли удалось. Да, я бы вряд ли вспомнила, что сегодня в доме пахло сгоревшей яичницей, что мамины ноги согревали носки малинового цвета, а коричневая вязаная кофта была перепачкана мукой, но ее дрожащего голоса, ненависти во взаимных обвинениях, душераздирающих слез забыть не сумела бы даже спустя годы.

Тепло поглаживаю увлеченную игрой с Федей сестру по спине и тихо радуюсь за нее, ведь она еще совсем малышка и вряд ли когда-нибудь вспомнит об этом кошмаре, а я… У меня нет выбора.

Уже на следующее утро о скандале никто не вспоминает. Мама хоть и не разговаривает с папой, но привычно готовит ему завтрак и собирает на работу обед. Клавдия, схватившись за подол коричневого байкового халата, таскается за мамой и, по обыкновению, ноет, а я изо всех сил стараюсь играть во взрослую игру – вчерашний день – это уже прошлое, которое не стоит ворошить.

Первое марта девяносто шестого заставило меня, девчушку восьми лет, взглянуть на своих родителей под другим углом. Я то и дело прокручивала в голове мамино «не со зла», сказанное мне давным-давно, и отказывалась верить в то, что гадости, которыми друг друга забрасывали родители, можно списать на это. Но папа обидел не меня, а ее, и ненавидеть его должна она. Тогда почему это чувствовала я?

Сначала мне было безумно жалко мою несчастную мать – ее муж козел, а ей, бедной, и деваться некуда с багажом в лице двух дочек. Тем более что Клавдия вскоре в очередной раз попала в больницу с отитом. Но с другой стороны, в свое время ее мать не стала церемониться со своим супругом-кобелем и сбежала от него быстрее, чем солнце успело уступить место на небе луне.

Наверное, маме попросту некогда было разбираться в отношениях с отцом. Но прошел месяц, затем еще один, потом за плечами остались полгода, а в их с папой жизни ничего не изменилось. Той страшной ссоры вроде и не было никогда. Как так можно? Как можно услышать подобные вещи в свой адрес и суметь переступить через это? Как можно быть настолько безвольной женщиной, чтобы прощать мужу бессчетное количество измен (а я уверена – то, что я видела, лишь вершина папиного Эвереста) и ежедневно ложиться с ним в одну кровать, а тем более продолжать заниматься с ним сексом? Как можно простить кому-то собственную многочасовую истерику и литры пролитых на пол слез? Я не понимала. Я отказывалась это понимать. Хотя откуда мне знать, по каким принципам функционирует мозг здоровых людей, как он стирает память, убивает боль, вычеркивает обиду и злость?

Особенно противно было наблюдать за родителями в новогоднюю ночь.

Тридцать первого декабря девяносто шестого года мы всей «дружной» семьей собрались за праздничным столом в гостиной у телевизора. Клавдия в кои-то веки была здорова, а родители вроде как счастливы. Мама то и дело обнимала папу, а папа довольно улыбался, не скупился на поцелуи и нежно водил рукой то по ее волосам, то по ляжкам. Мама сверкала от счастья не хуже нашей новогодней елки. Но в моих ушах назойливым комаром пищали ЕЕ и ЕГО слова, услышанные в начале весны. А еще я никак не могла избавиться от картинки – отец и пышногрудая блондинка на диване в гостиной. Она стояла у меня перед глазами, тряся своими прелестями над тарелкой мандаринов.

В какой-то момент я не выдержала. Бросив вилку на стол, закрыв руками лицо, я выбежала из-за праздничного стола. Это было выше моих сил, выше моего понимания. Взрослая жизнь – сплошной самообман. До сих пор задаюсь вопросом – если бы в наследство от бабушки Нины маме досталось хотя бы десять процентов ее гордости и самоуважения, как бы сложилась моя жизнь в этом случае?

Наши дни

В нос ударяет едкий запах родом из детства, вырывая меня из пелены воспоминаний. Жасмин и оладьи – два ингредиента, входящие в состав аромата моей мамы. Дешевыми жасминовыми духами она всю жизнь пыталась искоренить запах кухни и лекарств, но этот прекрасный цветок был бессилен в неравной борьбе. Кухня и больница – все, что видела в этой жизни моя мать, их запахи впитала каждая клеточка ее тела, не то что одежды. Но, кроме себя самой, ей винить в этом некого.

– Лиза, девочка моя…

Жалость. Родной голос пропитан жалостью слишком обильно, как тампон кровью в первые дни месячных. Почему в этот раз у меня не спросили, хочу ли слышать сейчас свою мать? Почему она просто появилась в моей палате?

В мозгу начинают пульсировать все имеющиеся кровеносные сосуды, которые насыщают его кислородом. Если б у меня (по счастливой случайности) была аневризма, именно в этот момент она бы обязательно лопнула, так остро я чувствую кровеносное давление у себя в голове.

Голос. Как же мне нужен в этот момент мой собственный голос, чтоб выставить за дверь жасминовый куст, десятилетиями стоявший на кухне.

– Госпожа Агата, у вас не больше пяти минут. Ваша дочь еще слишком слаба. – Слышу медсестричку и хочется завопить: «Я не настроена на прием гостей, сжальтесь!», но кроме провалившейся попытки привлечь к себе внимание с помощью собственных сжатых кулаков, я ни на что не гожусь.

Улавливаю покидающие палату шаги, но цветочный аромат не испарился – ушла медсестра. «Черт!»

– Милая, как же это?.. – Мама то ли спрашивает, то ли не может поверить собственным глазам. – Как только подобное могло произойти… Лиза…