Агата Горай - Память без срока давности

Невысокого роста пышногрудая блондинка в полусогнутом состоянии опирается руками о спинку дивана, а папа, обхватив ее бедра, то и дело насаживает ее себе на член. У обоих обнажены ноги, хотя джинсы до конца не сняты, а выполняют роль пут. Верхняя часть папы одета в его рабочую темно-синюю спецовку, из-за грязи и смол почти черную. Тетка же в одном лифчике, хотя на полу, у ее ног, я вижу красное тряпичное пятно, которого еще несколько минут назад в гостиной точно не было.

Женщина запрокидывает голову, закатывает глаза и улыбается так, будто попала в рай. Папино лицо не просто красное, а жуткого багрового цвета, на лбу появилась страшно вздутая вена. Он тоже время от времени запрокидывает назад голову, болезненно стонет, в конце концов кричит: «КА-А-А-А-ЙФ!!!» – и все прекращается. Они оба падают на диван, а я спешу назад в свою комнату.

– О-о-о, котя, это было… Это было круто, – слышу довольный голос незнакомки.

Отец отвечает ей на свой излюбленный самодовольный манер:

– Еще бы.

– Ты не перестаешь меня удивлять. Всякий раз после очередной нашей встречи зарекаюсь завязать с этим, но отказать себе в подобном трахе выше моих сил.

– Да, детка, у меня та же фигня.

За запертой дверью я просидела еще долго, хотя папа со своей неугомонно хихикающей теткой (такое впечатление, что отец ей все время анекдоты рассказывал, так весело она ржала) покинули наш дом спустя полчаса. Я не понимала до конца смысла всего случившегося, что не особо меня тревожило, ведь я знала, что рано или поздно разберусь во всем.

Тогда я не знала одного, что видела начало конца, а заодно убедилась в том, что не люблю отца не просто так – он не заслуживает моей любви, он не заслуживает маминой любви. Но если за свои чувства я могу отвечать, то за мамины никто, кроме нее, ответа не несет. Я привычно умолчала об этом своем воспоминании, стараясь не думать о том, что все тайное рано или поздно становится явным. А еще я больше ни разу не пришла домой раньше положенного времени. Даже когда по какой-то причине последний урок отменяли, а бывало и не один, я шаталась по улицам, безрадостно пиная попадавшиеся на пути камушки, считала ворон, кормила голубей, пряталась от дождя или снега на автобусной остановке, но домой – ни ногой.

1 марта 1996 года (третий класс, восемь лет, Клаве почти три)

– Я просила тебя не приводить в наш дом своих шлюх! Я устала натыкаться в собственном доме на чужое грязное белье.

Прижимая Клавдию к груди, я сижу у себя в комнате на кровати, дверь широко раскрыта. Я напугана. Подобных скандалов между родителями прежде не случалось. Клавдия испугана еще больше, ей нет даже трех лет, и понимает она еще меньше моего, а вот воспринимает все острее. Мне кажется, еще чуть-чуть, и ее маленькое сердце выпрыгнет из груди, а вот-вот сорвавшиеся с таких же васильковых, как у меня, глаз слезы попросту затопят наш дом.

– Не бойся, все будет хорошо. – Я легонько касаюсь рукой белоснежных волос сестры и продолжаю играть роль взрослого рассудительного человека – кто-то ведь должен быть сильнее. – Все иногда ссорятся.

Я говорю утешительную правду, от чего самой легче не становится. Уже завтра, пусть даже через неделю или две, Клавдия лихо спрячет эти минуты в глубоких подвалах собственной памяти с бесконечными стеллажами заархивированного прошлого, но я обречена четко помнить каждую из этих ужасных минут до конца своих дней.

– Тебе надоело? – голос папы звучит вызывающе. – Надоело, говоришь? Думаешь, мне нечем крыть? Мне тоже надоело возвращаться по вечерам в пустой дом и трахать по ночам одеяло! Триста дней в году, из всех имеющихся трехсот шестидесяти пяти, тебя не бывает дома. Что прикажешь мне делать – молодому здоровому мужику с вполне естественными потребностями?

– Это неправда, – голос мамы дрожит. – И как только у тебя язык поворачивается бросаться подобными вещами? Если меня часто не бывает дома, то не потому, что я где-то прохлаждаюсь, не желая возвращаться. Между прочим, в это время я выхаживаю нашу дочь, борюсь за ее здоровье. В то время как ты удовлетворяешь «потребности здорового мужчины», я пытаюсь вырвать НАШУ дочь из напасти болезней.

– Отлично! А как насчет еще одной дочери, а? О том, каково ей расти без мамочки, ты подумала?

Тут бы мне пропитаться, наконец, любовью к папочке (в кои-то веки он вспомнил о моем существовании), но эти его слова заставляют меня не любить его еще больше. Как он может прикрываться мной?

– Господи! Не впутывай сюда Лизу, сейчас не о ней речь.

– Но ведь ты сама начала с Клавы, почему я не могу вспомнить о Лизе?

– Если бы ты меньше заливался пивом, мне бы не пришлось ничего начинать. У нас был бы здоровый ребенок и я, как тебе того хочется, всегда была бы дома. Вот только благодаря твоей заспиртованной сперме у нас родился ребенок с букетом всевозможных болячек и чрезмерно ослабленным иммунитетом, так что, кроме себя, тебе винить некого.

– Если бы я меньше «заливался» – у нас вообще не было бы детей, у меня бы попросту не встал на такое фригидное полено, как ты.

Дальше несколько минут тишины, которые нарушает мамин всхлип.

– Прекрасно. Вот мы и выяснили, откуда в нашей семье берутся дети. Что ж, лучше поздно, чем никогда. Но знаешь, этот разговор я начинала не о себе. Какой бы ужасной женой и матерью я ни вырисовывалась с твоих слов, это не дает тебе права трахать всяких шлюх под нашей крышей. Если тебя все так не устраивает, не вижу смысла играть в семью и дальше. Я без проблем дам тебе развод, но вытирать о себя ноги больше не позволю.

Голос мамы дрожит еще сильнее. Я слышу, как она шмыгает носом, но слова звучат уверенно, я бы даже сказала – обдуманно. Скорее всего, мне многое неизвестно об отношениях родителей, как неведомо точное количество ссор, свидетелем которых я не была, и то, сколько раз мама обдумывала произнесенные слова и вынашивала в себе эту речь. А я ведь всегда считала свою семью пусть не идеальной, но крепкой. Мама, казалось, с удовольствием обхаживает отца, следит за домашним уютом, возится с нами и никогда не жалуется, не ворчит без повода ни на нас с Клавдией, ни на своего непутевого муженька. Отцу вообще грех жаловаться – сыт и обласкан, живи да радуйся. Из их спальни, пусть не так часто, как в моем раннем детстве, но все же доносятся кое-какие недвусмысленные звуки. Что не так-то?

– Отлично. Обещаю подумать над таким заманчивым предложением. – Звучат последние слова папы, а затем оглушительный звук захлопнувшейся входной двери. Мама взрывается рыданиями.