Агата Горай - Память без срока давности

Сквозь слова пробивается бульканье, характерное для сдержанных рыданий. Скорее всего, зажав пальцами нос, мама глотает слезы, чтоб не таскать туда-сюда сопли.

– Клавдия тоже хотела приехать, но у нее Мила снова болеет, надо ж было девочке унаследовать мамин ген, отвечающий за все болячки рода человеческого. – Ироничный смешок. – Хорошо хоть у Кирюши отцовское здоровье, богатырь, весь в Николашу.

Мила, Кирюша и Николай – счастливое семейство моей младшей сестрицы-наседки. Дети, муж и счастливая семья должны быть у меня, ведь это я старшая, но в свои двадцать пять я сумела обзавестись только тремя разновидностями инвалидности. А Клавдия в двадцать…

– Да и, по правде говоря, Клавдия снова в положении…

« Быть этого не может! – взрывается в голове. – Сестренка решила превратиться в свиноматку, или Николаша, который старше жены на десять лет, не в курсе, что человечество давно изобрело средство контрацепции – гондон?»

– Я так рада за нее. Жаль, что вы не общаетесь. Тебе обязательно понравились бы племянники. Да и с Николаем Клавдии повезло, прям муж с большой буквы.

Сожаление и горечь. Теперь голос мамы превратился в кислый аспирин, который не спасает от боли, а усугубляет. Так и хочется задать вопрос: « К чему мне вся эта информация, или это какой-то извращенный метод наказать меня за МОЮ жизнь?»

– Лиза… – тяжелый вздох и такой желанный для меня момент полной тишины.

Скорее всего, сейчас мама растирает ладонями лоб или же теребит кончик пояса своей любимой, древней как этот мир, вязаной кофты. А вот о чем в этот миг она думает, я не могу знать. Быть может, сожалеет, что я не умерла много лет назад, хотя шансов предоставлялось больше, чем любому среднестатистическому человеку. Возможно, прокручивает свою жизнь, которая в очередной раз привела ее в больничную палату. А возможно, именно сейчас мама сожалеет о том, что я вообще появилась на этот свет, ведь, кроме слез и разочарований, я ничего не привнесла в ее жизнь. Очень даже может быть, что мысли мамы заняты вообще не мной. Я не могу пробраться в мозг к другому человеку, да мне этого и не нужно. Зато в собственной голове у меня носится по кругу одна и та же фраза: « Пожалуйста, уйди. Пожалуйста, уйди. Пожалуйста, уйди…»

– Лиза, прости меня за все, ради всего святого. Прости, что не уберегла. Прости, что не стала той матерью, которой достойна такая дочь, как ты. Прости, что не уследила, не усмотрела, упустила… Лиза, я старалась, как могла, прости, что этого оказалось недостаточно…

Мама больше не пыталась сдерживать слезы, а я будто снова оказалась в огне, который съедал мою плоть сантиметр за сантиметром. Но самое страшное, в этот раз я горела изнутри.

– Господи, Агата, вы чем это тут занимаетесь?! – Белокурым коршуном в палату ворвался испуг. – Меньшее, что сейчас нужно вашей дочери, – ваши слезы. Встреча окончена. Пока вы не возьмете себя в руки, вы больше не увидите Елизавету.

« Спасибо! » – тут же раздается в черепной коробке, но незримое присутствие мамы, благодаря обонянию, я ощущаю еще долго.

Осознаю, что плачу, вот только понятия не имею, как это сейчас происходит и куда деваются слезы. Я не чувствую, чтобы по моему лицу катилась влага, хотя, наверное, это логично, так как я понятия не имею, осталось ли что-то от того, что я по привычке продолжаю называть лицом. Внизу живота тоже чувствую легкий спазм, понимаю, что организм решил выдавить влагу еще из одного места – непроизвольно мочусь, от чего слез становится больше.

Прикрываю глаза. Точнее, в мозг поступает импульс, что я их прикрываю. На самом деле я который день нахожусь в кромешной темноте и могу только догадываться, а не сожрал ли огонь веки, которыми люди обычно спасаются от солнца, будто шторами. В ушах назойливо пищит мамино «прости». Именно «пищит», как самый противный из всех существующих на этом свете комаров. Комар, которого так и хочется прихлопнуть.

Простить? Хах, смешно. Если б только я умела отпускать обиды и освобождаться от нанесенной ими боли…

Жизнь мамы не похожа на ароматное сладкое варенье из роз, я это понимаю. Но в том, что ее жизнь очень даже напоминала тропинку с разбросанными по ней граблями и кучками дерьма, виновата она и только она. И она сама виновата, что не свернула на другую. У всех и каждого есть право выбирать, и именно «выбор», правильный или нет, рисует узоры наших судеб.

Мне было почти два года, когда я услышала всю «правду» о себе из уст маминой мамы. До сих пор удивляюсь, как мама могла любить то свинцовое чудовище, которое породило ее на этот свет. Наверное, теплые чувства можно списать на память, точнее, на способность мозга сглаживать и приукрашивать. А память моей мамы очень часто творила чудеса. Иногда мне казалось, что те девять месяцев, что мать носила меня под сердцем, я питалась клетками ее мозга и поэтому заработала себе гипермнезию, оставив маму в дураках. Иначе как объяснить мамину неспособность относиться к своим обидчикам по их заслугам? Простить можно многое, но далеко не все.

Никогда не любила бабушку Нину, но это не мой выбор, а просто ответная реакция. Любить кого-то, зная, что тебя этот человек ненавидит, по меньшей мере, глупо. А бабушка с самого рождения терпеть меня не могла. И это точно не мои вымыслы. Ее ко мне отношение немного улучшилось после того, как все поняли, что я особенная. Наверное, женщина, подарившая жизнь моей маме, решила про себя, что необычный ребенок все же лучше, чем обычный ублюдок, но до этого дня…

Бабушка Нина всегда наводила на меня страх. Огромная бесформенная глыба с ореховыми волосами на пару тонов темнее, чем у мамы, и ледяным взглядом. Она не была толстой, просто крупной, квадратной тушей с двумя выпирающими арбузами чуть выше пупка. Внешность бабы Нины нисколько к ней не располагала, а о ее нраве сложно было бы забыть, даже имея нормальную память.

Седьмого апреля тысяча девятьсот восемьдесят девятого года мама потащила меня в гости к бабушке. Естественно, она нарядила меня в самые изысканные розовые наряды и, естественно, счастливо толкала впереди себя мою темно-фиолетовую коляску, любезно предоставленную мне в дар какой-то соседской теткой, дитя которой выросло.

Я помню тот день до мелочей, равно как и все остальные прожитые. Помню, как в воздухе пахло приближавшейся весной. Помню, как радостно щебетала позади меня мама, хотя до сих пор понятия не имею, что именно она пыталась донести до моего неокрепшего мозга. Помню серость улиц – и это прекрасно. Вот только слова моей так называемой бабули мне всегда хотелось затерять в лабиринтах мозга и никогда о них не вспоминать, но…

Для того чтобы в более сознательном возрасте иметь возможность расшифровать услышанное, мне важно было видеть лица людей, их рты. Только в таком случае услышанные в раннем детстве слова позже обретали смысл. С возрастом и увеличением словарного запаса белых звуковых пятен из детства становилось значительно меньше. Запоминать звуки, не видя картинки, у меня стало получаться, только когда я начала понимать каждый из них. Но в этот день бабушка Нина постаралась, чтобы я запомнила все изгибы ее губ.