Клер Макинтош - Позволь мне солгать [Litres]

Я не буду о нем думать.

И все же боль отдается в моей груди тяжестью, никак не связанной с поступком моих родителей, – она вызвана мучениями, отражающимися на лице моей матери. И любовью. Любовь аркой взметается между нами, она столь осязаема, что я уверена: Элла тоже ее чувствует. Она протягивает пухлую ручку к бабушке.

Целый год, напоминаю я себе.

Мошенничество. Заговор. Ложь.

– Можно мне подержать ее?

От такой наглости у меня перехватывает дыхание.

– Пожалуйста, Анна. Ненадолго. Она ведь моя внучка.

Я могла бы сказать столь многое. Что мать лишилась каких-либо прав на эту семью той ночью, когда она подстроила собственную смерть. Что год во лжи означает, что она не заслуживает прикосновения мягкой ручки Эллы и аромата талька на ее вымытой головке. Что моя мать сама выбрала смерть и для моей дочери она и должна оставаться мертвой.

Но я подхожу к матери и вручаю ей малышку.

Потому что сейчас или никогда.

Как только полиция узнает, что она натворила, ее заберут. Будет суд. Тюрьма. Цирк в СМИ. Она заставила полицию разыскивать папу, хотя все это время знала, что с ним все в порядке. Она получила его страховку. «Кража, мошенничество, трата полицейских ресурсов…» У меня голова идет кругом от всех преступлений, которые они совершили, – и мне страшно оттого, что теперь я сделалась их сообщницей.

Мои родители сами виноваты.

Но я не хочу в этом участвовать. И не хочу, чтобы Элла оказалась замешана.

Моя дочь не должна пострадать из-за действий других людей. И меньшее, что я могу подарить ей, это прикосновение ее бабушки, с которой ей не суждено расти.

Мама берет ее на руки осторожно, будто малышка сделана из хрупкого стекла. Привычным жестом укладывает Эллу на сгиб руки и внимательно всматривается в ее личико.

Я стою рядом, пальцы у меня дрожат. Где мой отец? Почему мама вернулась именно сейчас? И зачем ей вообще было возвращаться? Сотни вопросов роятся в моей голове, и я не выдерживаю. Я выхватываю Эллу из объятий мамы так резко, что малышка испуганно вскрикивает. Прижимая девочку к груди, я успокаиваю ее, но она пытается повернуться к бабушке. Та тихо вздыхает – без грусти, с удовлетворением. Словно встреча с внучкой – вот и все, что имело для нее значение.

На мгновение наши взгляды встречаются. Хоть в чем-то мы согласны.

– Ты должна уйти. Немедленно. – Эти слова прозвучали более резко, чем я намеревалась, но я больше не могу позволять себе действовать вежливо. Вид моей малышки на руках у мамы смягчил мое сердце, и я чувствую, что могу не выдержать.

Она солгала мне.

Я должна поступить правильно. Должна рассказать Марку, полиции.

Но она моя мать…

– Десять минут. Я хочу кое-что рассказать тебе, и если ты не передумаешь…

– Ты не можешь сказать мне ничего такого, что…

– Пожалуйста. Всего десять минут.

Молчание. Я слышу, как напольные часы тикают в коридоре, как в саду ухает сова.

– Пять. – Я сажусь за стол.

Взглянув на меня, мама кивает. Делает глубокий вдох – и выдох.

– Мы с твоим отцом много лет прожили в несчастливом браке.

Слова укладываются в мою картину мира, словно я ждала их.

– И вы не могли развестись, как нормальные люди?

У многих моих друзей родители в разводе. Два дома, отмечание всех праздников дважды, два набора подарков… Никто не хочет, чтобы его родители разводились, но даже дети понимают, что это не конец света. Я бы справилась.

– Все не так просто.

Помню, однажды я спряталась в своей комнате и на полную громкость включила плеер, отгораживаясь от скандала, разразившегося на первом этаже. Тогда я думала – неужели это конец, неужели они разведутся? А затем, на следующее утро, спустившись к завтраку, обнаружила, что все в порядке. Папа пил кофе, мама что-то напевала, готовя тосты. Они притворились, что ничего не случилось. Как и я.

– Пожалуйста, Анна, дай мне объяснить.

Я выслушаю ее. А потом, когда Марк вернется, я все ему расскажу. И плевать мне, что подумает Джоан. И в полицию позвоню. Потому что, как только все узнают, я смогу отгородиться от этой безумной идеи с самоубийством, выдуманной моими родителями в качестве альтернативы разводу.

– Ты нашла бутылку водки под столом в кабинете.

Она следила за мной.

А я думала, что схожу с ума. Что мне мерещатся призраки.

– Ты нашла остальные? – Ее голос звучит так спокойно. Она смотрит на стол.

– Это папины, да?

Ее взгляд вдруг взметнулся. Мама заглядывает мне в глаза, всматривается, и я думаю, презирает ли она меня за то, что я не признавала этого раньше, за то, что я взвалила эту ношу на ее плечи?

– Зачем он их прятал? Все знали, что он любил выпить.

– Есть разница: любить выпить или нуждаться в выпивке. – Мама закрывает глаза. – Он подходил к делу с умом, как и многие алкоголики. Тщательно все скрывал от тебя. И от Билли.

– Дядя Билли не знал?

Мама горько смеется.

– Уборщица нашла бутылку водки, спрятанную в урне у папы под столом. Она принесла ее Билли, подумав, что бутылку выбросили случайно. Я запаниковала. Сказала Билли, что это я ее выбросила. Сказала, что купила водку не того производителя, никто не стал бы ее пить, поэтому я ее выбросила. Он мне не поверил, но давить на меня не стал. Не захотел, наверное. – Она запинается, на глаза у нее наворачиваются слезы. – Почему ты не сказала мне, что знаешь о папиных проблемах с алкоголем? Ты не должна была справляться с этим сама.

Я пожимаю плечами, словно опять став упрямым подростком. Мне не хочется делиться с ней откровениями. Не сейчас. Правда в том, что я никогда бы ничего не сказала. Мне не нравилось то, что я узнала.

Я хотела жить в своей зоне комфорта, делая вид, что все прекрасно, и не обращая внимания на множество свидетельств того, что все отнюдь не идеально.

– Ну… – Она опять вздыхает. – Когда он был пьян… и только когда он был пьян, – поспешно добавляет она, словно это имеет хоть какое-то значение, словно хоть что-то может иметь значение после того, что они натворили, – он меня бил.

Мой мир распадается на осколки.

– Он этого не хотел, ему всегда было так жаль. Так стыдно за то, что он делал.

Как будто от этого легче.

Как она может оставаться такой спокойной? Говорить об этом будто невзначай? Я представляю себе отца – смеющегося, подтрунивающего – и пытаюсь переосмыслить свои воспоминания. Вспоминаю ссоры, внезапно обрывавшиеся, когда я приходила домой. Перемены настроения в доме, которые я так тщательно игнорировала. Думаю о разбитом пресс-папье, о спрятанных по дому бутылках. Я воспринимала папу как очаровательного грубияна, громкого, развеселого, щедрого. Любившего выпить, иногда ведущего себя бестактно, но в целом хорошего человека. Доброго.

Как я могла настолько ошибаться?