Клер Макинтош - Позволь мне солгать [Litres]

– Я не хочу быть здесь. Я хочу в Хайфилд. – Плотная ткань заглушала ее слова.

– Может, перенесем одеяло на первый этаж? Поваляемся на диване, посмотрим черно-белые фильмы?

– Уходи!

Если бы Сара видела его, Мюррей скрыл бы боль на своем лице за улыбкой все понимающего супруга. Он даже опустил руку на одеяло в месте, где должно было оказаться ее плечо, и начал подбирать нужные ей слова. Нужные ей слова. Вот только сам он вдруг почувствовал, как его захлестывает давящая, всесокрушающая усталость. Все это не имело никакого смысла. Что бы он ни сказал, что бы ни сделал, он не мог помочь Саре. Ей ничто не могло помочь.

Он встал, вышел из комнаты и закрыл за собой дверь. Постоял на лестнице, глядя в окно на улицу, на украшенные рождественскими гирляндами дома, где семьи играли в настольные игры и спорили, какой бы фильм посмотреть.

«Завязывал бы ты с этим, Маккензи», – пробормотал он.

Спустившись на кухню, он соорудил себе две гренки с сыром и поставил в духовку.

Нужно позвонить Анне Джонсон. Плевать на выходные. Эта женщина скорбит о своих родителях. В окно к ней бросили кирпич. Едва ли это можно назвать нормальным событием. Она отчаянно хотела, чтобы он возобновил расследование, но после вызова к Лео Гриффитсу дело передадут в департамент.

Выставив в духовке минимальный огонь, он подошел к телефону.

– Алло?

– Здравствуйте, это Мюррей Маккензи.

Анна молчала.

– Из полиции, – добавил он.

– Ясно. Мне сейчас не вполне удобно…

– Простите, что тревожу вас в рождественские праздники. Я просто хотел сказать вам, что, по моему мнению, вы правы. Обстоятельства смерти ваших родителей не столь понятны, как могло показаться, – выпалил он.

Он произнес эти слова не только ради Анны, но и ради самого себя. У него с плеч словно гора свалилась. Маккензи представил себе, как Анна зажала рот ладонью. Может, у нее даже слезы на глаза навернулись от облегчения. Наконец-то кто-то к ней прислушался! Мюррей ждал. На другом конце линии послышался какой-то тихий звук – и связь оборвалась.

Он перенабрал номер.

– По-моему, нас разъединили. Я подумал, может, нам встретиться завтра? Если у вас есть свободное время. Я могу рассказать вам о том, что мне удалось выяснить, и мы…

– Нет!

На этот раз промолчал уже Мюррей. Он не понял, был ли этот крик обращен к нему – или к кому-то в доме Анны. К ее парню? Ребенку? Собаке?

– Я передумала. – Голос Анны дрогнул, но она заставила себя говорить, будто выдавливая из горла слова. – Мне нужно жить дальше. Принять случившееся. Смириться с решением суда.

– Именно об этом я и пытаюсь вам сказать, Анна. Я думаю, что вы правы. Я думаю, что ваших родителей убили.

– Вы меня не слушаете, – раздраженно ответила она. – Послушайте, мне жаль, что я потратила ваше время, но мне это не нужно. Я не хочу, чтобы вы рылись в прошлом моей семьи. Я вообще от вас ничего не хочу. – Что-то в ее голосе изменилось, и Мюррей понял, что она плачет. – Пожалуйста, забудьте обо всем этом!

На этот раз щелчок был громче. Анна бросила трубку.

Ощущение тяжести вернулось к Мюррею, и он едва подавил смехотворное желание расплакаться. Он так и простоял без движения, сжимая трубку в руке, и, только когда на кухне сработала противопожарная сигнализация, понял, что гренки с сыром сгорели.

Анна

В среду, на следующий день после Рождества, Джоан уезжает домой. Мы вручаем ей одноразовые контейнеры с праздничными салатами, обещаем непременно приехать к ней в гости. Все заверяют друг друга, как здорово все-таки провести вот так время всей семьей. В конце концов она усаживается в машину и уезжает, а мы стоим на крыльце и машем ей на прощание.

Наступает то странное время между Рождеством и Новым годом, когда приходится смотреть на календарь, чтобы понять, какое сегодня число в этой череде выходных. Марк выносит мусор, а я валяюсь с Эллой на полу в гостиной.

Малышка увлечена уже изрядно измятыми страницами черно-белой книжицы, которую мы подарили ей на Рождество, и я переворачиваю их, называя животных на каждой. Собачка. Кошечка. Овечка.

С тех пор как мама вернулась, прошло три дня. Я пообещала себе, что после Рождества, когда Джоан уедет, я все расскажу Марку и мы вместе пойдем в полицию.

И вот, Рождество прошло.

Я не знаю, равносильна ли моя неявка в полицию уголовному преступлению и определяется ли тяжесть этого преступления временем, прошедшим с того момента, как я узнала правду. Может быть, неявка в течение суток еще приемлема, а в течение трех уже грозит тюремным сроком? Есть ли смягчающие обстоятельства тому преступлению, которое я сейчас совершаю? Я мысленно отмечаю все причины, по которым храню эту тайну.

Мне страшно. Я боюсь заголовков газет, осады журналистов, косых взглядов соседей. После появления интернета такие новости не устаревают – и Элле придется мириться с последствиями этого скандала всю свою жизнь.

Но есть и другой, куда более важный страх. Я боюсь своего отца. От мамы я узнала, на что он способен, да и сама видела достаточно, чтобы принять эту угрозу всерьез. Если я сейчас пойду в полицию и расскажу все, что знаю, мне нужно, чтобы они действовали быстро. Арестовали папу и позаботились о том, чтобы он нам не навредил. Но что, если они не смогут его найти? Что, если он доберется до нас?

Я боюсь, что обо всем этом скажет Марк. И что он сделает. Он любит меня, но наши отношения только недавно зародились – они еще такие хрупкие. Что, если для него это уже слишком? Я пытаюсь представить себе, как поступила бы на его месте, но мысль о том, что рассудительная и прямолинейная Джоан могла бы инсценировать собственную смерть, кажется нелепой. Все, что я знаю, – я бы осталась с ним. Я ни за что не бросила бы Марка только из-за того, что сделали его родители. И все равно я волнуюсь. Все то время, что мы с Марком провели вместе, мое горе присутствовало в нашей жизни, будто еще один человек в наших отношениях, наш попутчик. Марк научился жить с ним, делал на него скидку. Если убрать из наших отношений горе… Я наконец понимаю, чего я так боюсь! Что без горя, благодаря которому мы остались вместе, наши дороги разойдутся…

Я переворачиваю страницу, и Элла хватает уголок книги, сжимает кулачок, тянет книжку в рот. Вот еще одна причина, по которой я не обращаюсь в полицию.

Мама.

Я не могу простить ее за то, что она сделала, но понимаю, почему она сбежала. Я от всего сердца жалею, что она совершила такое, но поход в полицию не изменит ее поступок. Решение, которое я сейчас приму, повлияет на то, окажется она в тюрьме или нет.

А я не могу отправить собственную мать в тюрьму.

В последнюю пару дней я наблюдала, как Джоан возится с Эллой, и видела радость общения бабушки и внучки. Мы купали Эллу, гуляли по парку, по очереди толкали коляску. Хотела бы я делать то же самое вместе со своей матерью. Я бы так хотела, чтобы Элла общалась с обеими своими бабушками.