Андрей Кузечкин - Стеклянные стены

– Я могу делать так же?

– Нет, – строго сказала воспитательница.

– Почему? Если я не хочу жить вечно?!

Меня оставили без еды на весь день. Ответа я так и не получила. Другие девочки еще долго смотрели на меня с испугом и не хотели со мной общаться.

Их, кстати, тоже иногда наказывали, но за другое. Две девочки однажды подрались из-за того, что одна лазила к другой в ящик. Сильнее наказали не ту, которая лазила, а другую, за то, что она кричала: «Она лазила в мой ящик!» Ничего своего у нас не было. Раз в неделю нам было положено меняться кроватями и ящиками. В тот раз воспитательница велела поменяться досрочно.

Когда я достигла семилетнего возраста… тут надо уточнить кое-что. Я знаю, что у вас день рождения – праздник. А у нас день рождения не сопровождается никакими ритуалами. Лишь когда мы достигаем определенного возраста – проходим процедуру переоформления. Нас фотографируют, обновляют нашу базу данных, проводят подробный медицинский осмотр. Так вот, когда я достигла семилетнего возраста, меня переоформили и с группой таких же семилеток на большом белом автобусе перевезли в другое место.

Из окна автобуса я видела обширные пустыри, свалки, леса и иногда – скопления маленьких кривобоких домиков, которые, казалось, могли в любой момент развалиться. Возле домиков я видела плохо одетых, уродливых людей. Остальным девочкам, кажется, было страшно, а мне – интересно. Точнее, и страшно, и интересно. Страшно интересно. Я понимала, что там, снаружи, одна грязь. Однако мне хотелось побывать там, пусть даже испачкать ради этого и себя, и свою эссенцию. Но тогда я еще пыталась отгонять эти мысли.

Нас привезли на новое место, которое мало чем отличалось от предыдущего. Вместо воспитательниц здесь были наставники – это раз. Кроме девочек, здесь были и мальчики – это два. И три – рядом была фабрика. В первой половине дня мы учились, во второй – ходили работать. Работа была простая: брать из больших коробок маленькие белые палочки, с одного конца желтые, перекладывать их по двадцать штук в маленькие коробочки и аккуратно заклеивать эти коробочки наклейками. Внутри палочек было что-то рассыпчатое и вонючее, после работы руки мерзко пахли. Мы, конечно, спрашивали, что это. Нам объясняли, что это отрава для пачкунов. Мы спрашивали, а как мы заставим пачкунов есть эти палочки, если их даже нюхать невозможно. Нам отвечали, что пачкуны примут яд добровольно. Мы не понимали, как это возможно. Одна девочка решила попробовать – затолкала в рот несколько этих палочек, разжевала и проглотила. Ее вырвало. Прибежали наставники и унесли ее. Нас всех потом по одной вызывали в кабинет и задавали много вопросов. В основном на тему того, не замечали ли мы за этой девочкой странностей, с кем она общалась и кто ее надоумил это сделать. А она ни с кем не общалась, была самой тихой и неприметной, училась средне. Мы ее больше не видели. А когда спрашивали о ней, нам говорили, что она пачкунья, которой не место среди тех, кто живет по законам Разума.

Вскоре я узнала, как на самом деле нужно использовать эти палочки. Однажды начали рассказывать подробнее о внешнем мире. Стали показывать фильмы – там герои часто курили.

Нам демонстрировали войну – и объясняли при этом, что пачкуны любят убивать себе подобных. Эти фильмы должны были вызвать у нас ужас и отвращение, но мне они очень нравились. Я всегда представляла себя на месте тех солдат, что сидят в окопе или в полуразрушенном доме и отбиваются от превосходящих сил врага. Я тоже отбивалась до последнего, а потом меня все равно убивали. Я никому не рассказывала об этих фантазиях.

Когда мы стали чуть постарше, нам объяснили, что такое порнография. Мы как раз были в таком возрасте, когда мальчики и девочки ненавидят друг друга – незадолго до полового созревания. Нам показывали фрагменты. Наставники объясняли: то, что мы сейчас видим, – самый верный способ испачкать эссенцию. Многих тошнило. Возможно, даже всех, кроме меня, хотя я постаралась изобразить, что и меня тошнит.

Тогда я уже пришла к выводу, что существую не в своей системе координат. Хотя и не понимала еще, как выйти за пределы этой системы.

Потом поняла. Чтобы мотивировать нас, наставники иногда говорили: тот, кто учится лучше всех, станет координатором. Видно было, что они и сами с удовольствием стали бы координаторами, если бы смогли. А еще мне понравилось созвучие: координаторы – координаты… это не просто так!

И я стала учиться еще лучше. После очередного переоформления – в 13 лет – я идеально сдала все тесты, и меня отделили от основной массы и отправили так далеко, что ехать пришлось два дня, с ночевкой на промежуточной базе.

Ехали на маленьком белом автобусе на восемь мест, вчетвером, не считая водителя: я, одна девушка, один юноша и наставник. У наставника на поясе висел странный предмет. Юноша шепотом объяснил мне, что это – шокер. На случай, если пачкуны нападут.

На этот раз мы видели не только леса и деревни. Железные дороги и поезда, множество автомобилей, придорожных магазинов и закусочных, видели даже большие города – издалека, но видели. Я впервые в жизни осознала по-настоящему, в каком огромном мире живу. И не только я. Девушка, что ехала с нами, несколько часов рыдала и не могла успокоиться. Говорила, что там, снаружи, миллионы пачкунов и что они нас убьют. Наставник уверял ее, что сможет нас защитить, но на нее не действовало.

Ели мы прямо в автобусе – у нас с собой был запас. Иногда останавливались в безлюдной местности, чтобы немного размяться и справить физиологические нужды. Обязательно в поле. Как сказал наставник – чтобы заметить опасность издалека. Уже сейчас я понимаю: чтобы вовремя увидеть, если мы дадим стрекача.

Впервые в жизни прошлась по траве. Моим спутникам, юноше и девушке, было не по себе. Мне тоже, но в другом смысле. Хотелось раздеться, упасть на эту траву и больше никогда не вставать.

Еще был такой случай: недалеко от города нас остановил полицейский. Проверил документы у водителя. Отпускать не торопился. Наставник приказал нам молчать, если что, а сам спрятал шокер.

Полицейский открыл дверь салона и поздоровался.

Он с интересом смотрел на наши комбинезоны. А мы, затаив дыхание, смотрели на него. От него пахло сыростью и чем-то терпким. Еще у него была плохая кожа и плохие зубы. Нам часто говорили, что чем хуже у человека эссенция, тем хуже он выглядит.

На большом животе у полицейского висело оружие вроде тех, что мы видели в фильмах про войну. Хоть я и понимала, что бояться, скорее всего, нечего, но даже мне было страшно.

– Кто тут у нас? – весело спросил полицейский.

– Чемпионы, – с готовностью ответил наставник. – Частная спортивная школа имени Джесси Оуэнса. На соревнования едем.