Андрей Кузечкин - Стеклянные стены

– Вот именно. Делать-то что будем?

– Если мы до сих пор живы и Изольда жива, значит, не все так плохо. Но надо уезжать, чем скорее, тем лучше. Изольду можно с собой забрать.

– Ага, я уже изо всех сил думаю, куда ее дальше девать.

– Только пусть она сначала всем все расскажет.

Славка и Изольда, как обычно, приготовили завтрак. Кажется, ночью они не скучали.

Данил и Мила появились вдвоем. Данил был очень услужлив: отодвигал для девушки стул, накладывал ей кашу. Мила позволяла за собой ухаживать, на Данила не смотрела. Вид у нее был отрешенный.

Последними в кухню вошли Света и Рустам.

– Так, Изя, карты на стол, – заявила Света вместо приветствия.

Изольда, которая уже поднесла ложку ко рту, закрыла рот, а ложку воткнула обратно в кашу. Приподняла брови: продолжай, мол.

– Расскажи нам про эссенцию! – потребовала Света.

Изольда молчала.

– Я знаю, откуда ты! – Света решила выложить все козыри сразу. – Я видела твой комбинезон! Еще я видела Беню и еще одного… короче, искателей, они тебя ищут. Прости за тавтологию… – Она усмехнулась.

– Эссенция? Я слышал от тебя это слово! – Славка смотрел то на Изольду, то на Свету. – Вы что-то знаете?..

– Мы все знаем! – торжествующе вскричала Света. – Ну что молчишь, что молчишь?

– Думаю, с чего начать, – спокойно ответила Изольда. – И стоит ли вообще, раз вы все знаете.

– Я вот ничего не знаю! – воскликнул Славка. – Расскажи все с самого начала! По-моему, уже пора!

– С самого начала – это долго. Но мы, с другой стороны, никуда не торопимся, правильно?.. – Изольда задумчиво пошлепала себя пальцем по губам. – Да, наверное, надо с самого начала.

Викусик сидит на полу в коридоре, обхватив ноги руками, уткнувшись подбородком в колени.

Все проходят мимо. Я сажусь рядом с ней.

Она не замечает моего присутствия.

Что с ней случилось – не знаю. Наверное, лучше мне и не знать.

Дима стоит рядом и растерянно смотрит на нас. Я одними глазами приказываю ему идти дальше. Он подчиняется.

– Вика… – Я трогаю ее за плечо. Реакции ноль.

– Наставник, очнитесь! – строго говорю я.

Она вздрагивает и впервые обращает на меня внимание.

На меня смотрят ее пустые глаза – точнее сказать, опустошенные. Викусик более всего похожа на человеческую оболочку, из которой вынули самого человека, но она почему-то все еще двигается и говорит.

– А, это ты… – произносит она. – Ян, я хочу уйти отсюда.

– Мы не уйдем отсюда, пока не уничтожим это место.

– Как? – спрашивает она.

– Я видел эту девушку, с которой ты познакомилась в карцере. Она знает как. И мы это сделаем. Обещаю. И тебя больше никто не обидит.

– Ян, ты хороший… – произносит Викусик. В ее взгляде вновь проблескивает жизнь.

– Завтра надо будет отыскать ее на утреннем Резонансе. А потом начнем действовать. И победим. Потому что мы с тобой очень сильные.

Будто кто-то мне подсказывает, какие слова хочет услышать Викусик. И вот она слышит их и приходит в себя.

– Да, – четким злым голосом отвечает Викусик. – Мы сильные. Мы победим.

Она дотрагивается до моего запястья. Пальцы ледяные. Точь-в-точь покойница.

Начинаю растирать кисть ее руки, сильно, но мягко.

Она аккуратно высвобождается.

– Не нравится?

– Нравится. Просто не надо. Не сейчас. Мне на сегодня хватит чужих рук…

– Это что еще за сюси-пуси? – раздается над ухом.

Перед нами стоит лысый наставник.

– Пачкун! Чего расселся! Не можешь до завтра подождать! Отбой через пять минут! А вы, наставник, какой пример подаете другим!

Мне, как никогда, хочется переломать ему руки и ноги. Спокойно, Яник. Как раз сейчас лучше быть послушным, чтобы завтра уже все получилось.

– До завтра, – шепчу я на ухо Викусику и ухожу спать.

Сразу скажу, чтоб вы поняли: все началось с геометрии. Нет, я всегда была немножко не такой, как остальные. Я поняла это очень рано. Очень стыдилась этого. Научилась скрывать. Но так было до тех пор, пока мы не начали проходить неэвклидову геометрию.

Так понимаю, в геометрии вы не сильны. Гуманитарии несчастные! Объясню, как смогу. У Эвклида как: есть прямая и есть точка. Через эту точку можно провести только одну прямую, которая будет параллельна первой прямой. У Лобачевского таких прямых через эту точку можно провести сколько угодно. Потому что Эвклид мыслил в двух измерениях, а Лобачевский – в трех. Просто разные системы координат. То, что правильно для одной системы, – неправильно для другой, только и всего.

До этого я почти не сомневалась, что все, чему меня учат, – правильно, это я такая неправильная, что не могу все это принять. И вдруг я осознала простую вещь: я нахожусь не в своей системе координат. Как только найду свою – все встанет на свои места.

Хотя как найти свою, если живешь в аквариуме.

Я выросла за стеклянными стенами. Где и когда родилась – не знаю. Мне никто этого не сказал, а спрашивать было запрещено. Все, что я помню, – общие комнаты с десятью кроватями, воспитательницу и большие окна. За окнами – двор для прогулок, спортивные снаряды, площадка для вечернего Резонанса. И стеклянные стены.

За стеной – деревья и трава. Иногда можно было увидеть какое-нибудь животное. Чаще всего белку. Выйти наружу было нельзя. Нам объясняли, что внешний мир – это грязь. Но никогда не запрещали на него смотреть. Чтобы знать, что такое грязь, нужно ее видеть. Нам почти ничего не запрещали. А что запрещать? Мы все жили по одному режиму, который невозможно было нарушить. Единственное, за что наказывали, – смех. Смеяться было нельзя. Смех портит эссенцию. Что такое эссенция и почему ее нельзя пачкать – нам, конечно, объясняли каждый день по многу раз. Фантазировать еще было нельзя, а особенно рассказывать вслух всякие небылицы. Воспитательница говорила: «Нонсенс» – и наказывала. Могла оставить без обеда или без еды на весь день: лучший способ быстро почистить эссенцию от незначительной пачкоты – голодание. А кушать хотелось всем.

Мы много учились. Сколько себя помню – большую часть дня мы либо сидели за партами, либо делали упражнения. Игрушки у нас были, но, конечно, только развивающие.

Однажды я спросила на занятии, почему нужно сохранять эссенцию в чистоте.

– Чтобы жить вечно, – ответила воспитательница.

– А если я не хочу жить вечно?

– Ты еще мала и не знаешь цену жизни. Когда узнаешь, тогда и поймешь.

Это не было ответом на мой вопрос. А я привыкла получать на каждый вопрос прямой ответ. Нас тогда уже научили, что увиливать от прямого ответа – значит пачкать эссенцию.

Поэтому я повторила вопрос:

– А если я все-таки не хочу жить вечно? Я могу пачкать эссенцию?

– Те, которые живут там, – воспитательница показала пальцем в сторону окна – точнее, стены за окном, – так и делают. Делают, что хотят, пачкают эссенцию и не думают о будущем.