Фиона Бартон - Дитя

– Поскольку мы с тобою в разных классах, они не просекут. Скажу, что у меня болезненные месячные, потому что миссис Кэрр не выносит подобных разговоров.

Бедная миссис Кэрр! Ей было уже, наверно, лет под сто, и, будучи классным руководителем моей подруги, она, должно быть, видела в Гарри свой тяжкий, несносимый крест.

Для поездки моя подружка выбрала четверг, потому что в тот день по расписанию были сдвоенные уроки физкультуры, так что мы могли спокойно смыться из школы во время ланча. И вот наконец мы оказались на железнодорожной станции, и наш план вот-вот должен был претвориться в жизнь.

Словно сейчас вижу, как мы там стоим! Двое совсем еще детей. Я напряженно молчу, мысленно сосредоточившись на нашей затее и стараясь не думать о том, что скажу отцу. В голове мелькают сразу множество вопросов, и от этого мне делается нехорошо.

Гарри же говорит, что это всего лишь первый шаг и не надо строить на то особых надежд. Я отвечаю, что ничего и не строю – однако мне очень трудно этого не делать.

Дело в том, что мой отец так долго существовал лишь в моем воображении, что мне уже стало сложно воспринимать его как реального человека. Я все время спрашивала себя, похожа ли я на него, и, разглядывая себя в зеркале, думала о том, какие черты у меня от него. Некоторые говорят, будто я похожа на Джуд, но сама я никогда так не считала. Ее тогдашние подружки утверждали, что у нас одинаковые глаза. Ну да, они у нас у обеих голубые.

Трудно было сказать, что я чувствовала, отправляясь на поиски отца. Волнение, да – но в то же время совершенно жуткий страх. Гарри я этого не говорила. Считая кого-то «недозрелым хлюпиком», она всегда делала обидную презрительную мину.

Я заранее боялась того, что он вообще не захочет меня знать, как это и прогнозировала Джуд, но все равно всегда воображала, как отец меня крепко обнимет – словно в тех историях о воссоединении людей. Словно в фильме «Хайди» [16]. Когда я думала об этом, то чувствовала покалывающий холодок и мне хотелось плакать, и тогда я писала об этом в своем дневнике. Излив там свои переживания, я сразу чувствовала себя лучше. Мои чувства на бумаге всегда были в безопасности.

Гарри же никогда подобная «безопасность» и не требовалась. Она любила волнение и азарт, ей нравилось попадать в разные переделки. И в большинстве случаев все было нормально – я просто наблюдала за ней со стороны и подставляла плечо, чтобы той было где поплакать, если все пошло не так. Как тогда, когда Гарри начала встречаться с появившимся в нашей округе зловещим байкером. Ее родители были вне себя, а отец даже наведался к тому байкеру домой и предупредил, что если еще хоть раз увидит того возле своей четырнадцатилетней дочки, то сразу отправится в полицию. Гарри тогда два дня была в слезах.

Однако в тот январский день 1984 года, в тот самый четверг, когда мы сбежали из школы, героиней дня была именно я. Гарри сказала, это мой «великий день», но сама я, кажется, скорее предпочла бы два урока физкультуры.

В поезде по пути в Брайтон мы, помнится, достали наши коробочки с ланчем: у Гарри был белый хлеб с ветчиной и капустный салат, а у меня – нарезанная домашняя буханка из цельнозерновой муки, промазанная хумусом. Занявшись едой, обе мы сразу попритихли. Мы словно внезапно осознали, что все это делаем на самом деле, и от этого даже немного закружилась голова.

– А что, если он окажется толстым и лысым, с банкой пива в руке? – спросила вдруг Гарри.

– А что, если он какой-нибудь миллионер? Или байкер? – парировала я.

Подружка стрельнула в меня взглядом.

– А может, у него десяток детей и живет он в муниципальном доме? – ответила она.

У Гарри, несмотря на ее репутацию вечной смутьянки, порой проскальзывали совершенно консервативные представления о жизни. Мне кажется, это в ней сказывалось влияние матери. Джуд, помнится, говорила, что миссис Гаррисон «вся в мехах, но без трусов». В ту пору я совсем не понимала, что это означает, но мне было очень смешно.

Как бы то ни было, я не стала озвучивать мысль: «А что, если он не захочет меня знать?» – но все равно продолжала только об этом думать и выкинула свой надкусанный сэндвич в мусорный бачок в туалете.

Когда поезд подъехал к нужной нам станции, мне не хотелось из него выходить. Ноги словно превратились в желе, и Гарри силой стянула меня с места и подцепила под руку.

– Пошли-ка. Давай просто пойдем и посмотрим, кто там живет. Мы можем и не говорить, что ты ищешь своего давно утраченного отца, пока сама не будешь к этому готова. И если они нам совсем не приглянутся, то пойдем, значит, и купим себе на пирсе сахарной ваты. Годится?

Я кивнула.

Указанный в записке адрес привел нас к большому дому на довольно фешенебельной улице, отступавшему в глубину участка, подальше от набережной. Однако выглядел он совсем не так, как соседние дома. Окна в нем оказались заколочены, а садик перед домом весь зарос и был закидан пустыми бутылками.

– Никто тут не живет, Гарри. Пошли отсюда, – сказала я, обрадовавшись тому, что эта пытка закончилась, так и не начавшись.

Но Гарри не желала ничего и слышать.

– Давай-ка не кисни. Мы что, зря такой путь проделали? Хотя бы постучимся.

И она пошла к двери, я же осталась дрожать в испуге у калитки, готовая сбежать при первом признаке опасности.

– Никто не отвечает! – крикнула мне Гарри.

Она уже готова была уйти, когда дверь вдруг отворилась, и в проеме появился высокий мужчина, протиравший глаза, будто ото сна.

– Да? Чего вы хотите? – спросил он.

– Скажите, вам знакома Джуд Мэссингхем? – прямо в лоб спросила Гарри.

Мужчина внимательно посмотрел на нее и рассмеялся.

– Джуд Мэссингхем? Господи! Вот это да! Просто взрыв из прошлого! Уж больше десяти лет прошло. Если и не все двадцать. Она была моей сокурсницей. И женщиной Чарли. Ну а вы сами кто такие?

Мужчина был совершенно худой, в узких черных брюках с широким коричневым ремнем, на котором пониже пупка красовалась причудливая пряжка. Сквозь его рубашку – из какого-то очень тонкого, просвечивающего материала, несмотря на то, что на улице изрядно подмораживало, – виднелось нечто вроде медальона, свисавшего с шеи на кожаном шнурке.

Итак, он знал Чарли. «Он знает моего отца!» – шепнул радостно голос у меня в сознании.

Гарри тем временем вовсю с ним болтала, объясняя, что я дочь Джуд и что я разыскиваю своего отца. Тогда он долгим взглядом уставился вдоль дорожки на меня, и мне стало любопытно, о чем он думает. Несколько мгновений никто не говорил ни слова, наконец он произнес:

– Я, кстати, Даррел. Давайте-ка лучше пройдем в дом.

Что мы и сделали.

Я до сих пор помню царивший в том доме запах: застарелое амбре масла пачули, на который накладывался сильный дух копоти. Запах удушливый и мускусно-терпкий, точно от старой хипповской афганской дубленки. К тому же там было так темно, что я то и дело обо что-то спотыкалась. Я не была уверена, что это не человеческие фигуры, а потому мне сделалось страшно.