Элеонора Пахомова - Роза и крест

манипулировал ею, она это чувствовала, но не хотела вступать с ним в открытый конфликт. Непредсказуемый человек, который знает о ней больше, чем она сама, его лучше не злить, — подсказывал ей внутренний голос. Она поедет на встречу и постарается распрощаться с ним тихо, мирно, без последствий. К тому же он твердо пообещал, что после этого оставит ее в покое, и это будет наилучшим выходом из положения.

Сегодня она отдаст ему «Дьявола», «Искусство» и «Верховную Жрицу», если успеет ее закончить. Хотя до шести наверняка успеет. После встречи с Давидом на Тверской она работала с большим энтузиазмом, желая поскорей расставить все точки над «i», оборвать ниточки, связывающие ее с этим человеком.

На полотне с Верховной жрицей осталось лишь сровнять общий тон и расставить акценты — работы немного, а теперь только первый час дня. Эту картину Давид, похоже, ждет с особым нетерпением, он даже выдохнул — «ох-х», когда на днях она сказала ему по телефону, что, закончив «Искусство», возьмется за «Жрицу». Может, ради этой работы он и начал так неистово настаивать на встрече, ведь последние дни Фриде вполне успешно удавалось уклоняться от личного свидания.

«Что так волнует его в „Верховной жрице“?» — думала она, листая подаренные Давидом книги и снова возвращаясь к полотну.

«Эта карта соответствует… Луне. Луна (общий женский символ…) универсальна и движется от высшего к низшему. Еще эта карта изображает наиболее духовную форму Вечной Девы Исиды — греческой Артемиды… Это душа света. На ее коленях — лук Артемиды, он же музыкальный инструмент, ибо она — охотница, которая охотится, чаруя… Итак, в этой карте содержится самая чистая и возвышенная концепция Луны. (На другом же конце спектра находится Ату XVIII)…» — писал о «Верховной Жрице» Кроули.

Фрида пролистала страницы «Книги Тота» до описания восемнадцатого аркана, или Ату XVIII. Им оказалась карта «Луна».

«XVIII. Луна.

Восемнадцатый Козырь соответствует букве Коф, а в Зодиаке — Рыбам. Он называется „Луна“.

Рыбы — последний из Знаков; он представляет последнюю стадию зимы. Его можно назвать Вратами Воскресения (название буквы Коф означает „затылок“ и связано с возможностями мозжечка). В системе старого Эона Солнце воскресает не только от зимы, но и от ночи; эта карта символизирует полночь.

„Утро прорастает в полночь“, — писал Китс. Поэтому в нижней части карты, под водой отвратительных оттенков, показан священный Жук, египетский Хефра, несущий в своих челюстях Солнечный диск. Это тот Жук, который проносит Солнце, Молчащее сквозь мрак Ночи и горечь Зимы.

Ландшафт над поверхностью воды непривлекателен и зловещ. Мы видим некую тропу или реку серного цвета с примесью крови, выходящую из пропасти между двумя бесплодными горами; девять капель нечистой крови в форме букв Йод падают на нее с Луны.

Луна, причастная и к высшему, и к низшему, и наполняющая все в промежутке между ними — самая универсальная из Планет. В своем высшем аспекте она является Связующим Звеном между человеческим и божественным, как показано в Ату II [Верховная жрица]. В настоящем же Козыре, представляющем ее низший аватар, она соединяет земную сферу Нецах и Малкут, кульминацию всех высших форм в материи. Это убывающая луна, луна колдовства и отвратительных деяний. Она — ядовитая тьма как условие возрождения света.

Этот путь охраняет Табу. Луна — нечистота и колдовство. На холмах стоят черные башни безымянной тайны, страха и ужаса. Все предрассудки, мертвые предания и наследственные отвращения соединяются, чтобы затмить ее лик перед глазами людей. Чтобы ступить на эту тропу, требуется непобедимое мужество. Жизнь здесь непостижима и обманчива… Свет, который возможен здесь, смертоноснее, чем тьма, и тишину ранит вой дикого зверя.

К какому богу взывать нам о помощи? Это Анубис, страж сумерек…

Это порог жизни; это порог смерти. Все сомнительно, все таинственно, все пьянит. Это не благотворное солнечное опьянение Диониса, но страшное безумие пагубных наркотиков; опьянение чувств после того, как разум был отменен ядом сей Луны. Это то самое, что написано об Аврааме в „Книге Начала“: „Напал на него ужас и мрак великий“. Нам напоминают о ментальном эхо бессознательной реализации, о той высшей несправедливости, которую мистики постоянно прославляли в своих рассказах о Темной Ночи Души…»

Дочитав описание «Луны», Фрида захлопнула книгу и откинулась на подушки. Потом повернулась на бок, сжалась, как эмбрион, крепко обхватив руками голову, сомкнув на затылке пальцы. Ей слышался шум, похожий на помехи в радиосигнале. Шум нарастал, близился, будто от линии горизонта в безжизненной пустыне на нее с огромной скоростью катится клубок колючей проволоки, увеличиваясь по мере приближения. Внушая ужас своими размерами и неуклонностью траектории, стальной шипастый шар все больше заслонял собой панораму и свет. Казалось, шум царапает ее череп изнутри своими острыми, шершавыми звуками, как ржавым железом.

Когда он стал нестерпимо громким, перед глазами замелькали картинки: смеющееся лицо Макса; сломанная гвоздика; черная тень, тянущая к ней руки; солнечные лучи, рассекающие пространство мансарды; взгляд серых глаз Давида; растекающаяся по полу красная краска. Она сжала голову сильней, чувствуя напряжение в каждой мышце своего тела и быстрое биение сердца. В глазницах вращалась боль, виски будто крошило сверло тяжелой дрели, а череп, казалось, покрывался изнутри паутиной трещин, ползущих от затылка к темени и вискам. Она сделала усилие — дотянулась до тумбочки у кровати, там лежали обезболивающие таблетки. Фрида без колебаний проглотила две и снова приняла прежнюю позу, свернувшись в клубок.

Когда она проснулась, на часах было без четверти четыре. Боль отступила, на смену ей пришло ощущение слабости и ломоты. С трудом поднявшись, она направилась в душ — нужно прийти в чувство и постараться закончить «Верховную Жрицу» до шести.

Машина подъехала в назначенный час. Взглянув в окно, Фрида увидела, как черный корабль причалил к подъезду. Она была готова. И картины тоже. Бережно упакованные, они стояли в прихожей. Фрида бросила быстрый взгляд в зеркало, откинула с лица прядь волос, подхватила полотна и отправилась во двор.

Водитель мягко нажал на газ, они двинулись привычным маршрутом. По-прежнему чувствуя некоторую слабость, Фрида откинулась на спинку сиденья, сомкнув веки. Плавное скольжение машины убаюкивало ее. Минут через двадцать она открыла глаза, прикинув, что к этому времени они должны уже подъезжать к ресторану. Однако за окном все еще тянулся Ленинградский проспект. Она присмотрелась: похоже, переулок, в котором располагался любимый ресторан Давида, остался далеко позади.