Бернар Миньер - Гребаная история

— С аптекарши, — ответил Шейн.

— Объяснись!

— Это она подошла ко мне первой.

Примерно секунду я спрашивал себя, не выдумывает ли Кьюзик. Аптекарша была хищницей, о которой мечтали все парни в лицее. Очень красивая женщина чуть за сорок, адски хороша. И, как однажды сказал Чарли, «у нее глаза, которые пахнут киской».

— Подошла? Как это «подошла»?

— На пароме, в мае или июне, она со мной вроде как заигрывала, клянусь тебе… Я решил пропустить физкультуру… Это было в середине дня: паром был почти пустой…

Он обратился к нам с задорной улыбкой, которая делала его моложе по крайней мере лет на пять.

— Она подошла и облокотилась рядом со мной, на главной палубе. Спросила, как себя чувствует моя мать. — У матери Шейна был рассеянный склероз. — И как у меня дела в лицее. В тот день она выглядела суперски загорелой и вообще горячей штучкой. Она улыбалась, и я видел бретельку ее лифчика, потому что та сползла с плеча ей на руку. Мы поболтали, но это было больше, чем обычная болтовня: она определенно флиртовала, точно. Уходя, она мне сунула номер своего телефона. И предложила позвонить ей, если мне что-нибудь понадобится. Даже сказала, что надеется, что я позвоню, и когда она это говорила, одна из ее грудей уперлась мне в руку.

— И когда это было?

— Примерно шесть месяцев назад…

— Черт, тебе же шестнадцать, а ей сорок! — воскликнул я.

— Ну да, ну да, знаю… В том-то вся и штука. Как я уже сказал, она была такой загорелой и горячей… Было видно половину ее сисек, черт!

— И что ты сделал? — спросил Чарли не без дрожи в голосе.

— А вы как думаете? Я ей позвонил, вот так.

— И вы… спали вместе?

— Ага. Да. Переспали. Но не в самом начале. Вначале мы разговаривали и гуляли в лесу… Или ездили куда глаза глядят, парковались где попало, усаживались на солнышке на краю какого-нибудь пляжа. Несколько раз она брала в сумке-холодильнике свежее пиво и сэндвичи. Это было классно…

— Как… как это произошло? — поинтересовался Чарли немного придушенным голосом.

— Ты хочешь сказать, это самое? Да как обычно. Однажды я схватил ее и поцеловал. Она этого и ждала. Черт, парни, эта потаскуха и правда горячая штучка. Прости, Кайла, но это правда.

— Невероятно, — выдохнул Чарли, как если б ему сказали, что рай существует и вход в него находится в аптеке.

— А потом? — поторопил я.

— Какое-то время все это продолжалось: в машине, в рыбацкой хижине… один раз даже в их машине, в их кабине! Она запала мне в душу, — добавил Кьюзик, и я видел, как раздувается его грудь, как у всякого самца, убежденного, что он в этом плане лучше соседа. — Потом она сказала мне, что на острове есть группа взрослых, которые устраивают вечеринки… Если меня это интересует, я мог бы спать и с другими женщинами… И потом, там есть выпивка и кое-что для настроения. И мне дадут денег… Я могу переспать и с мужчинами, если мне это в кайф. Я сказал ей, что я не педик…

— И ты туда сходил, — подвел итог я.

— Ну да… Два раза…

В полумраке я увидел, как его глаза сияют, нижняя губа вздрагивает. Я увидел тьму в его взгляде. Это был не тот Шейн, которого мы знали.

— Все там, — продолжал Кьюзик, — были хорошо воспитаны, культурные, милые, но то, что они творят… Всякий раз, возвращаясь домой, я чувствовал себя грязным… Я сказал аптекарше, что больше не хочу туда ходить. Она меня умоляла! Она даже сказала, что влюблена в меня, можете себе представить?..

Он опустил голову, а затем снова ее поднял. Его голос дрожал от гнева.

— Самый худший — это Нэт Хардинг. Он любит грубый секс, но особенно любит накачивать наркотиками молодых перед этим, и когда они в отключке, он заставляет их делать все более и более омерзительные штуки. А сам довольствуется тем, что смотрит. Ему очень нравилось, когда я жестоко обращался со своими партнершами, что было, то было… Чем извращеннее это происходило, тем больше ему нравилось. Нэт искал не только удовольствия для себя: ему хотелось, чтобы плохо стало нам. Первым удовольствием для него было развращать нас, портить нас… в качестве… личностей… человеческих созданий…

Внезапно меня бросило в холод. Я содрогнулся при мысли о том, что Наоми попала к ним в руки. О том, что они с ней делали. Обо всех ублюдках, которые были в церкви и преспокойно слушали священника со всей мерзостью, сидящей у них внутри.

— А другие, кто там еще находился? — спросил я.

Кьюзик пожал плечами:

— Вы же видели, они носят маски… И они не разговаривали. Никогда. За исключением нескольких дамочек, которые визжали, как старые хавроньи…

— Ты никого не узнал?

Шейн задумался:

— Было дело. Одного рыбака с Оркаса, он сам назвал свое имя. Еще Хоуи, бармена из «Веселого Роджера», из-за его татуировки. Это всё.

Я не верил своим ушам. Паб, куда мы ходим почти каждый день! Наше второе логово! Когда Наоми была там с нами, этот ублюдок знал — он в этом участвовал, видел ее без одежды в руках других мужчин… Маяча за своей стойкой, он, возможно, вспоминал самые лучшие моменты…

— Там были и другие такие же молодые, как ты?

— Ага. Но не моего возраста и не здешние, иначе я узнал бы их. Впрочем, в первый раз какой-то тип зацепился с аптекаршей языками насчет моего возраста, и она соврала, сказав, что я старше, но мужик не поверил…

Внезапно я подумал о том периоде времени, когда появились первые шрамы. И о переменах в Наоми… Она угрожала их разоблачить? Поэтому ее и убили? Я поделился с остальными своими сомнениями.

— Есть только одно средство узнать это, — произнес Шейн ледяным тоном.

— Хардинг, — так же холодно ответил Чарли.

— Он выкинет нас вон, — хмыкнул Джонни. — Так и сделает.

— А потом? — возразил Шейн. — Кого, на хрен, волнует, нравится ему это или нет? Если вы еще не забыли, она была убита , черт подери. Мне кажется, что ситуация требует радикальных мер, разве не так? И мне кажется, надо показать, что у вас есть кое-что в штанах, парни. Сейчас или никогда. Я не о тебе, Генри. Ты это уже доказал там, наверху.

Курс драматического искусства Нэта Хардинга проходит три раза в неделю в бывшей методистской церкви на Мад-Бэй-роуд — до ужаса грязная дорога на Байи. Подходящее название, вам не кажется? Дождь уже прекратился, когда мы направлялись на юг острова, оставив позади зеленые возвышенности Эгл-Ридж-голф и загородный клуб. Ехали по мокрому шоссе, полному ям, трещин и сухих листьев, которые прилипали к шинам и были цвета — и размера — кухонных перчаток.

Церковь возвышается в стороне от дороги, перед полукруглой аллеей с обелиском посредине. Деревянное здание едва ли больше загородного павильона с современной колоколенкой над треугольным фронтоном.

Когда мы прибыли на место, уже стемнело. Крыльцо освещала лишь одинокая лампочка. Над входом было написано: «1905». Вокруг бесконечная равнина и лес, уже погруженный во тьму. Перед церковью было припарковано около десятка машин.