Дельфин де Виган - Основано на реальных событиях

В квартире витал приятный аромат специй и корицы. Л. только что поставила тушиться мясо с абрикосами. Этот рецепт она уже пробовала, мне, любительнице сочетания сладкого и соленого, должно понравиться, она уверена.

Барная стойка, отделявшая кухню от жилой комнаты, была уставлена разными блюдами всех цветов в умело подобранной посуде. Л. все сделала сама: баклажанную икру, хумус, тараму, маринованные перцы. На буфете выстроились в ряд десерты, по виду домашнего приготовления.

Нет-нет, я ничем не могу ей помочь, все готово, она рада, что я пришла чуточку раньше.

Мне подумалось, что Л. потратила два дня на то, чтобы все это приготовить.

Я устроилась в гостиной. Она зажгла ароматические свечи и поставила на сервировочный столик полдюжины тарелок и приборов. Так, пояснила мне она из кухни, где проверяла температуру в духовке, каждый сможет положить себе и сесть, где пожелает. Я огляделась. Комната освещалась несколькими одинаковыми, расставленными со вкусом электрическими лампами. Стекло низкого столика было безупречно прозрачным. Как и в первый раз, у меня было ощущение, что я сижу в искусственных декорациях, собранных по кусочку. Все в гостиной Л. – освещение, сочетание материалов и расцветок, точное местоположение каждого предмета, расстояние, отделявшее его от остальных, – казалось мне сошедшим с экрана телевизора, из какого-то реалити-шоу, ведущий которого по выходным превращает ваш интерьер в разворот рекламного листка «ИКЕА».

Сколько себя помню, я всегда испытывала сложности по части интерьера. Стоило людям попасть в мое поле зрения, обстановка стиралась, исчезала. Если я иду с Франсуа в новое место (в ресторан, например), я способна задним числом с ошарашивающей его точностью описать окружавших нас людей, связывающие их отношения, их прически и одежду, от меня также не ускользают основные темы их разговоров. Зато Франсуа мог, ничего не упустив, вспомнить планировку помещения, его атмосферу с обусловливавшей ее меблировкой, а в случае необходимости – даже разные безделушки и мелочи. Я ничего этого бы не заметила.

Однако в квартире Л. что-то тревожило меня, хотя я не могла определить, что именно.

В ожидании гостей Л. предложила мне белого вина. Мы поболтали о том о сем, Л. было что рассказать о более или менее знаменитых людях, на которых она работала. В тот вечер Л. больше обычного распространялась о своей работе. Она поведала о тесной связи, которая возникает за несколько месяцев, от встречи к встрече, а потом уступает место отчуждению. Она больше никогда не виделась с теми, для кого писала, так-то, она не особенно понимала почему, возможно, из-за этой внезапной близости, да, необходимой, но потом становящейся обременительной.

Шло время, мы в гостиной поджидали ее друзей.

Иногда Л. прерывалась, чтобы взглянуть на свою стряпню в духовке, а я пользовалась этим, чтобы посмотреть на часы.

В полдевятого мы открыли «Мерло» и попробовали приготовленные Л. в стаканчиках закуски.

В девять часов никто по-прежнему не пришел. Л. встала, чтобы проверить духовку, опасаясь, как бы мясо не пересохло. Она не выглядела обеспокоенной, наоборот, изображала слегка наигранное спокойствие. Она сказала, что, приглашая гостей, не уточнила времени: по субботам все бегают по магазинам.

Чуть позже я спросила Л., убедилась ли она, что у нее включен мобильник, на случай если у друзей возникнут проблемы.

В девять сорок пять Л. встала, чтобы посмотреть на часы, вмонтированные в плиту, и объявила, что они не придут. Голос у нее был не слишком уверенный, я не решилась задать какой-нибудь вопрос и предложила подождать еще чуть-чуть.

В десять, когда мы открыли вторую бутылку, я спросила Л., собирались ли ее друзья прийти все вместе. Она не знала. Я посоветовала ей позвонить им или хотя бы некоторым, чтобы узнать, что случилось.

Л. ответила, что это «напрасный труд». Я подумала, что она и правда напрасно вложила много труда, раз никто не придет. Я спросила Л., говорила ли она с ними по телефону, когда приглашала. Л. ответила, что нет. Она отправила им имейл, как каждый год. И как каждый год, они не пришли.

В десять пятнадцать я подарила Л. кашемировый шарф, купленный, несмотря на ее запрет. Когда она вынула его из пакета и развернула перед собой, я увидела, как у нее сжалось горло, кровь бросилась к щекам и на глазах выступили слезы, которые она попыталась сдержать. В какой-то момент мне показалось, что она сейчас потеряет сознание. Тогда, желая утешить, я обняла ее за плечи. Несколько секунд я чувствовала, как будто в ее теле разыгрывается битва между торжеством и капитуляцией. Когда я освободила ее из объятий, к Л. вернулось самообладание, она улыбнулась.

– Я же сказала: никаких подарков! И все-таки спасибо, он великолепен.

В половине одиннадцатого, когда, как мне показалось, Л. совсем забыла о нем, я вынула из духовки тушеное мясо, и мы положили себе две обжигающие порции.

Позже, должно быть потому, что мы почти закончили вторую бутылку вина, Л. рассказала мне, что после смерти мужа ее друзья (чуть больше десятка, с которыми они часто виделись, пока Жан был жив) перестали ей отвечать. Каждый год в этот день, который был не только днем ее рождения, но и днем смерти Жана, она все же по-прежнему продолжала приглашать их. Но они ни разу не пришли.

Я попыталась расспросить ее, но после первых же вопросов Л. снова замкнулась.

Помолчав несколько минут, она сказала, что не готова говорить об этом. Она больше не может подвергаться риску чужих суждений.

Она пообещала, что когда-нибудь расскажет. Я не настаивала.

Потом Л. провела несколько минут в ванной. В ее отсутствие я осмотрела пустую комнату, составленные стопкой нарядные тарелки, блюда, к которым мы не притронулись, вспомнила, что подумала обо всем этом «труде», и это показалось мне чудовищно печальным.

Когда она вернулась, мы попробовали разные десерты и поставили музыку.

Мы смеялись, почему – я забыла.

После полуночи, когда мы выпили в третий или четвертый раз, Л. поинтересовалась найденной мною рукописью. Взялась ли я снова за работу? Давала ли я ее кому-нибудь почитать? Я ответила Л., что думаю, что пока рано, мне бы хотелось немного продвинуться.

В дверях, когда я уже собиралась уходить и она с грустью следила, как я надеваю пальто, Л. взяла меня за руку, чтобы поблагодарить.

– Какое счастье, что ты пришла. Ты даже не представляешь, что это для меня значит.

А потом своим нежным голосом, который я уже знала, попросила меня дать ей – только ей одной и никому больше – найденную рукопись. Совершенно конфиденциально.

Я согласилась.

Вернувшись домой, я, прежде чем зажечь свет, задернула шторы.

Предположение, что Л. могла задумать и инсценировать весь этот маскарад с единственной целью разжалобить и задобрить меня, пришло мне на ум гораздо позже.