Дельфин де Виган - Основано на реальных событиях

И всякий раз перед пустым экраном этот ожог пищевода, мешающий мне дышать.

Я не сказала Л., что отказалась писать новеллу для женского иллюстрированного журнала и в третий раз перенесла написание передовицы, которую предлагал мне один еженедельник.

Я не сказала Л., что опоздала уже на шесть недель со сдачей предисловия для переиздания последнего романа Мопассана, за которое взялась год назад.

Я не сказала Л., что мне больше не удается связать двух слов.

У меня тряслись руки, и глухой, смутный страх бился в венах.

Как-то вечером я согласилась пойти с Франсуа на вернисаж выставки, организованной одним из его друзей. Я нигде не бывала после дня рождения Л.

Мы пришли в числе первых, поздоровались с виновником торжества и посмотрели развешенные по стенам фотографии, среди которых была понравившаяся мне серия черно-белых портретов, выполненных в шестидесятых годах. Был организован коктейль. Довольная, что пришла, я подхватила бокал шампанского и огляделась. Пришло время обсудить выставку, обменяться мнениями за стаканчиком, доказать свое умение жить в обществе. Я не осмеливалась заговорить (надо думать, когда сидишь дома, в конце концов утрачиваешь навык пользования словом) и вдруг увидела, как появилась большая компания писателей и журналистов, которых я знала. Я должна была хотя бы поздороваться с этими людьми. Но вместо того чтобы шагнуть вперед и поприветствовать их, я в порыве отступления и абсурдного страха попятилась, как сделала бы, охваченная головокружением, на расположенном на высоте двадцати метров над землей карнизе, чтобы прижаться к надежной стене. Спиной к стене. Точно так же, как в пятнадцатилетнем возрасте, когда невидимая сила по вечерам толкала меня к краю, к периферии, к границам. Подпирать стенку, да, только бы не рисковать, что меня увидят. В этот вечер та же самая сила вытолкнула меня из круга, неспособную просто сказать «привет, как дела». Голос у меня в мозгу возмущался: Дельфина, ты делала это десятки раз, ты умеешь, будь простой и естественной, будь самой собой. Но нет, слишком поздно, у меня не заладилось, меня отнесло в сторону. Франсуа издали повернулся ко мне и бросал встревоженные взгляды.

Меньше чем за две минуты я вернулась на тридцать лет назад, превратилась в робкую и гордую девочку, неспособную делать, что положено.

Так вот во что я превратилась из-за того, что перестала писать, не могла больше писать, так вот что меня ждет, если я не найду выхода: беспрецедентное движение вспять.

Я уже сбилась со счета, скольким людям я должна позвонить, кому пообещала встретиться на аперитивах, обедах, ужинах. Тем, кого в нормальное время я была бы рада видеть, но теперь нет. Да и что я могла бы им сказать? Что у меня больше нет ни единой мысли, ни единого устремления, что я спрашиваю себя, уж не выбрала ли я ложный путь с самого начала, спрашиваю себя, что я здесь делаю, посреди ничего, я – писатель с повреждением, это клише я не решаюсь даже сформулировать, с повреждением, да, мне очень жаль, это трогательно, но нет, дело тут не во времени, не в успехе, вообще ни в чем, это несравненно глубже, не могу объяснить вам, это что-то связанное с основой писательства, его правом на существование, может, я ошибаюсь с самого начала, может, мне вообще нечего здесь делать, я пропустила поворот, которым было бы разумно воспользоваться, другую жизнь, да, другой образ жизни, менее самонадеянный, менее суетный, менее открытый, не знаю, зачем я это говорю, усталость, да, разумеется, но иногда мне кажется, что в мой мозг попала чужеродная частица и что передача, сцепление, желания спутались, все эти вещи, которые прежде не так плохо работали, теперь зависят от резких толчков, перебоев, в то время как я хочу остаться одна, понимаете, какое-то время побыть в стороне, не сердитесь, я была бы рада узнать ваши новости, если бы не должна была взамен поделиться своими, но это не так работает, я прекрасно знаю.

Однажды утром мне позвонила издательница, для которой я взялась написать предисловие к роману Мопассана «Наше сердце», переизданному в коллекции классической литературы. Мне следовало бы сдать текст еще несколько недель назад, но я решила обмануть саму себя и не подавала признаков жизни.

Молодая женщина нервничала, книга объявлена в каталоге, снова переносить невозможно, тем более что многие преподаватели лицеев уже предполагают включить это произведение в учебную программу.

Разъединившись, я впала в панику. Очевидно, что написать предисловие не в моих силах. Я была неспособна даже написать электронное письмо, чтобы попросить дополнительную отсрочку или отказаться. Кстати, в моем почтовом ящике скопилось множество неотвеченных писем, бо́льшая часть которых даже не была прочитана.

Во второй половине дня меня охватило что-то вроде последнего усилия (несколько дней назад я прочла научную статью о последнем усилии умирающих клеток, наверняка именно поэтому мне пришло в голову такое выражение). Я не могла капитулировать, не сделав попытку: пойти ва-банк, как говорили в телевизионной передаче, которую смотрела моя бабушка, когда я была ребенком.

Надо было, чтобы я написала хотя бы это. Я согласилась на эту работу. Если я не сдержу слово, если не уцеплюсь за что-нибудь, это будет полный крах.

Я включила компьютер, полная решимости выполнить взятое на себя обязательство.

Я старалась дышать, пока компьютер выдавал главные приложения и иконки на рабочем столе. Я пыталась принять уверенный вид, вид человека, не впадающего в ужас при мысли о белой странице, посреди которой мерцает немой курсор. Я открыла файл, присланный издательством по электронной почте и содержавший анкету, на вопросы которой меня просили ответить. Но едва я успела увидеть появившуюся страницу, как меня одолел жесточайший приступ тошноты. Я поспешно склонилась над мусорной корзиной, и меня так сильно вырвало, что я едва смогла отдышаться. Надо убраться подальше, вот что я чувствовала, убраться как можно дальше от клавиатуры, чтобы это прекратилось. Между двумя приступами тошноты, согнувшись пополам и стараясь тащить за собой корзину, я доползла до ванной. Едва я успела закрыть дверь, меня вырвало желчью в раковину последний раз.

Ополоснув лицо и почистив зубы, я увидела в зеркало свое бледное лицо. Вид у меня был такой, будто я только что увидела самое худшее. Образ компьютера, одна мысль о котором сжимала мой череп точно тиски.

И тогда я поняла, что нахожусь на дне ямы, на самом дне.

Это не было только образным выражением. Я отчетливо увидела себя на дне ямы, гладкие стенки которой делали тщетной любую попытку подняться наверх. Я увидела себя – да, в течение нескольких секунд у меня было ужасающе точное видение себя самой – на дне ямы, наполненной землей и грязью.