Дельфин де Виган - Основано на реальных событиях

Я знаю, что восхищает меня в каждой из моих подруг. Я могла бы назвать, чем каждая из них обладает, чего у меня нет или есть в очень незначительном количестве.

Л. в моих глазах воплощала, разумеется, уверенность, анализ, убежденность, которых я была лишена.

Л. приходила почти каждый вечер.

Л. лучше, чем кто-либо другой, угадывала мое настроение, мою озабоченность, казалось, она заранее знала о касающихся меня событиях. Она имела на меня влияние, какого никогда не имела ни одна из моих подруг.

Л. помнила обо всем. С самого первого раза она фиксировала в памяти малейшую историю, мельчайшую деталь, упомянутые в разговоре даты, места, имена. Мне случалось спрашивать, не ведет ли она записи после каждой нашей встречи. Теперь я знаю, что это была ее вторая натура, резко обостренная избирательная память.

Л. действительно казалась мне единственным человеком, осознавшим масштаб моей борьбы, ставки в которой могли другим показаться ничтожными: пишу я или нет книгу, которая не изменит развитие мира, но Л. поняла, что речь идет о моем центре тяжести.

Л. стала для меня необходимой, незаменимой. Она всегда была рядом. Вероятно, я в этом нуждалась: чтобы кто-то интересовался исключительно мной. Не кроется ли в каждом из нас это безумное желание? Желание, пришедшее из детства, от которого мы вынуждены были, порой очень скоро, отказаться. О желании, которое во взрослом возрасте осознаем как эгоцентрическое, чрезмерное и опасное. Которому, однако, нам случается уступать.

Л., безусловно, заполняла некую пустоту, которой я не осознавала, успокаивала страх, который я не могла бы назвать.

Л. умела вызвать то, что мне представлялось запрятанным, заглаженным.

Казалось, Л. удовлетворяла эту неутолимую жажду в утешении, которая существует в каждом из нас.

Я не нуждалась в новой подруге. Но за время наших разговоров и по тому постоянному вниманию, которое она мне оказывала, я в конце концов поверила, что только одна Л. может меня понять.

Однажды Л. позвонила мне очень рано утром. Ее голос был не таким сдержанным, как обычно, мне показалось, что она слегка задыхается. Я забеспокоилась, и она призналась, что у нее кое-какие неприятности, ничего серьезного, но ей придется попросить меня об одной услуге: могу ли я приютить ее на две-три недели, пока она подыщет себе новую квартиру?

В следующий понедельник Л. переехала ко мне. Ее сопровождал молодой человек лет двадцати. Его рост, невероятная длина ресниц, подростковая раскованность его движений приковывали взгляд. Он был красив.

Он пришел к ней заблаговременно и помог перевезти четыре внушительных чемодана, которые она решила взять с собой. Едва войдя в квартиру, он тут же снова спустился, чтобы забрать те, что остались внизу. Поставив их на площадку, он снова сбежал с лестницы, чтобы достать несколько сумок из машины Л. Я живу на седьмом этаже без лифта, но парень, похоже, не устал. При виде такого количества багажа я подумала, что Л. широко развернулась. Правда, я плохо представляла, как она могла бы обойтись без большей части своего гардероба, да к тому же она, разумеется, взяла с собой некоторое количество папок для работы.

Когда парень поднялся в третий раз, я предложила ему выпить кофе. Он повернулся к Л., ожидая одобрения, но та сделала вид, что не поняла его вопросительного взгляда. Подождав пару секунд, молодой человек отказался.

Когда за ним закрылась дверь, я спросила Л., кто это. Она рассмеялась. Какое это имеет значение? Никакого, ответила я, просто любопытно. Л. сказала, что это сын подруги. Она не назвала его имени, не поблагодарила и едва простилась с ним.

Я предполагала устроить Л. в комнате Поля. Мне помнилось, что, когда она впервые пришла ко мне, ей там понравился цвет стен. Я оставила Л., чтобы она могла распаковать вещи, освободила много полок и часть платяного шкафа. Застелив постель, я привела в порядок письменный стол, на который она сразу поставила свой портативный компьютер. У нее оставалось совсем мало времени, чтобы в назначенный издателем срок закончить автобиографию актрисы – вот почему для нее в ближайшем будущем были невозможны поиски новой квартиры. Я так никогда и не узнала, по какой причине ей столь поспешно пришлось покинуть предыдущую.

Очень скоро я поняла, что Л. перенесла ко мне почти все, что имела, кроме четырех-пяти папок, которые она оставила в подвале своей соседки снизу. У нее не было никакой мебели, объяснила Л., она все продала после смерти мужа (Л. несколько раз подчеркнула это «все», указывая тем самым, что ни один предмет не избежал такой участи). С тех пор она всегда предпочитала снимать меблированные квартиры. Ей не хотелось обрастать бытом и еще меньше – укореняться. Зато у Л. было много одежды. Очень много, она охотно согласилась.

У меня почти не сохранилось воспоминаний о первых неделях, проведенных Л. у меня.

Это связано, вероятно, с тем, что она была очень занята текстом, над которым работала, и редко выходила из комнаты. Из-за двери я слышала, как она по многу раз прокручивает записи своих интервью, в этой черновой, нерешительной, иногда смущенной манере, на основе которых она сочиняла. Она останавливалась на какой-то фразе, возвращалась назад, начинала сначала. Она могла десять раз прослушать один и тот же пассаж, как будто за словами пыталась ухватить что-то невысказанное, о чем следовало догадаться. Наполнив чайник кипящей водой, она часа четыре или пять не выходила из комнаты, где царила ничем не нарушаемая тишина. Я не слышала, чтобы ее кресло скользило по паркету, никогда не слышала, как она встает, чтобы размяться, не слышала, как она кашляет или открывает окно. Меня поражала ее способность сосредоточиться.

Я надеялась, что соседство с Л. поможет мне взяться за работу.

Мне часто казалось, что работать бок о бок легче. В относительном одиночестве. Мне нравилась сама мысль о том, что неподалеку от меня кто-то еще находится в похожей ситуации и прилагает подобные усилия. Именно по этой причине я, будучи студенткой, много времени проводила в библиотеке.

Однако усидчивость Л. не мешала мне слоняться без дела.

Теперь я бы уже не могла сказать, чем я занималась, время текло без труда и без особых забот, но ничего из этого не выходило.

По утрам я готовила для нас с Л. салат или пасту.

Около часу я звала ее, и мы наспех обедали за маленьким кухонным столиком, сидя друг напротив друга.

Потом я отправлялась на долгие одинокие прогулки. Я куталась в огромный оранжевый шарф, подаренный Л. в день ее вселения, и ходила по улицам. Я мечтала о книгах, которые больше не способна была написать. Я бродила до наступления темноты. Возвращаясь после своих блужданий, я непременно проходила через сквер, куда водила Луизу и Поля, когда они были маленькими. В этот час, когда детская площадка пустела, я останавливалась перед горками или качелями в виде животных и пыталась снова увидеть их детские личики, услышать их смех, шуршание песка под их ботинками, различить цвета их шапочек, их неуверенные первые шаги. Здесь происходило что-то, что невозможно удержать, сохранить.