Меган Эбботт - Как ты смеешь

Закрыв глаза, я почти вижу звезды.

А открыв, замечаю, что тренер улыбается мне по-настоящему, искренне, а Бет стоит у входа в раздевалку, смотрит на меня и кивает. И я обо всем забываю. Просто забываю и все.

– Все будет хорошо, Эдди, – говорит она. – Никто ничего не узнает.

Тренировка закончилась, почти стемнело, мы с тренером едем домой и пытаемся разобраться в том, во что влипли.

– Мне сообщил Джимми, рядовой Тиббс. Хотел, чтобы я узнала от него.

Сегодня после обеда он ездил к нему и попросил управляющего открыть дверь.

Я молчу и чувствую, что она смотрит на меня и ждет. Потом говорю:

– А что именно он тебе сказал?

Она отворачивается и смотрит на дорогу.

– Сказал, что с сержантом случилось несчастье. Потом отошел куда-то и долго не возвращался. Я ждала. Почти забыла, что и так знаю, – она помолчала. – И хорошо, наверное. Когда он наконец мне сказал, голос у меня, кажется, и впрямь звучал удивленно.

Я киваю – просто не знаю, как еще реагировать.

– Джимми написал в интернете. «Раненый воин: самоубийство в наших рядах». Похоже, сержант «покончил счеты с жизнью». Так и написал. Ни разу не слышала, чтобы так выражались.

Покончил счеты с жизнью.

Я тут же вспоминаю, как все мы, девчонки, пробовали себя резать. Я так и не смогла заставить себя рассечь кожу. А Бет вырезала на животе большое сердце и на матч с «Пантерами» надела лифчик от бикини, чтобы было видно. Правда, потом она решила, что такое «хобби» подходит только полным отморозкам, и вслед за нею мы все постановили, что это уже не круто.

Колетт останавливается на светофоре и тянется за сигаретой.

– Жизнь его не щадила, – говорит она и катает незажженную сигарету вверх и вниз по перекладине руля. Потом слегка склоняет голову и прищуривается, точно разгадывает загадку. – Думаю, он так и не оправился после смерти жены.

Наверное, она права.

– И с родителями ему не повезло, – продолжает она. – Ему было нелегко пробиться в люди. Как и мне.

Я не знала об этом, как и о том, что ей было нелегко. Я, если честно, даже не знаю, что это значит – «пробиться в люди». Мне вдруг начинает казаться, что я никогда толком не знала покойного сержанта и ту, что сидит сейчас рядом.

– Она ему помогала, – говорит она, – а потом умерла.

Она не плачет и даже не похоже, что ей грустно. Но мне почему-то кажется, что она чего-то ждет от меня.

– Но у него была ты, – говорю я. – Может, ты напомнила ему о ней? О том, какая она была хорошая. Он увидел это в тебе.

Ее лицо мрачнеет, словно ей известно что-то нехорошее.

– Нет, во мне он увидел не это, – тихо отвечает она.

Я молчу. Это похоже на случайное признание.

– Думаю, я догадывалась, что так все и будет, – она говорит быстрее, смотрит прямо перед собой, и то и дело жмет на тормоз, двигаясь вперед короткими рывками. – Нет, не прямо так, конечно, но как-то в этом роде.

Она кивает, будто соглашается сама с собой. Кивает и кивает. Словно хочет сказать: «Вот так все и должно было кончиться, да? И мы ничем не могли помочь» .

Она смотрит на дорогу – мы обе смотрим – и я думаю о том, какой она всегда была деловитой, педантичной, какими отточенными и идеальными были ее движения – неудивительно, что она смогла все так быстро переиначить в своем уме.

Не приходится удивляться, что меньше чем через сутки после того, как она обнаружила тело Уилла, ей удалось убедить себя, что на самом деле это должно было случиться и не было способа это предотвратить, и что поэтому все должны только радоваться, что на их долю выпала хоть капелька счастья.

Дома никого нет – их никогда не бывает. Достаю с дальней полки свою секретную бутылку рома, делаю несколько больших глотков и падаю на кровать.

Но голос тренерши гудит в голове – тихий и почти безразличный: «Жизнь его не щадила, Эдди. И мы ничем не смогли бы помочь».

Заставляю себя сесть за компьютер. Перед глазами все расплывается, но я прилагаю усилия и вглядываюсь в экран.

Ищу в новостях сообщения о смерти сержанта, но ничего не вижу.

Я даже нахожу сайт с записью разговоров с полицейских частот, но не могу разобраться, как им пользоваться и, к тому же, постоянно отвлекаюсь – «Сорок второй, уезжаем с футбольного матча? … Не знал, что вы там… Вы же сами нам сказали ехать, 841 Уиллард… У нее позвоночник сломан. Она так сказала». Глаза скользят по строчкам, их щиплют слезы.

Бет звонит почти в полночь. Накрываюсь одеялом с головой и подношу телефон к уху.

– Ты сидишь, подруга? – спрашивает она. – Если нет, сядь и обопрись покрепче.

– Оперлась покрепче, – отвечаю я и вжимаю затылок в стену.

– Красавчик-сержант покончил с собой.

У меня обрывается дыхание. Я молчу.

– Подробностей не знаю, но уже работаю над этим. Выслала гонцов на разведку. Ты раньше так мне помогала, Эдди. А теперь вот приходится самой справляться. Но факт остается фактом – он мертв. Говорят, вышиб себе мозги.

– Поверить не могу, – отвечаю я, и это самые правдивые слова, что за последние сутки срывались с моих губ.

– Что ж, Эдди, правда жестока, особенно для тебя. Но тут уж ничего не попишешь. Информация от рядового первого класса. Паренек считает себя моим рыцарем в сияющих доспехах. Из-за того, что случилось той ночью, видимо.

Лишь через минуту я вспоминаю, что вообще случилось между Бет и капралом Прайном, хотя это было всего десять дней назад и тогда казалось, что мир перевернулся. Сейчас же это кажется далеким прошлым.

– Говорила же тебе, что-то должно произойти, – заявляет Бет.

– Нет, – отвечаю я, – говорила, что ты что-то задумала .

– Что ж, теперь ничего и делать не надо.

– Почему он это сделал?

– А почему бы и нет? – голос у нее возбужденный, ей хочется посплетничать, как будто наконец случилось что-то, чего мы давно ждали. – Быть может, Эдди-Фэдди, сержант, наконец, осознал всю бессмысленность этих отношений и решил, что не поддастся, не позволит ей утащить себя на дно. Да будь она проклята – подумал он и решил вырваться.

Она умолкает, и я слышу ее учащенное дыхание и то, как она цокает языком.

И мне вдруг начинает казаться, что сейчас она скажет что-то, что испугает меня или даже обидит. Что-то, чего мне не хочется слышать. О том, как мы с ней связаны, о том, как крепко она держит меня своей стальной хваткой. О прошлом лете, когда я сказала, что устала быть ее «шестеркой» и ее подругой, когда, как нам казалось, мы уже никогда больше не будем друзьями.

– Бет, – я хватаюсь за голову, – я не могу больше с тобой говорить.

– Эдди, – торжественно и проникновенно произносит она, – ты должна.

И тут что-то такое проскальзывает между нами, какой-то намек на то, что ей на самом деле от меня нужно. Но я моргаю и упускаю его.