Меган Эбботт - Как ты смеешь

Вспоминаю, сколько, должно быть, сообщений обо всем, что случилось, сохранилось в памяти телефона Бет.

Одно за другим я стираю все сообщения, письма, всю историю на своем телефоне. Я слышу, как пульс стучит в ушах. Я знаю – это бессмысленно.

Нельзя стереть все. Нельзя стереть даже половину. Большая часть моей жизни принадлежит этим крошечным серым экранам, и все шутихи, беспечно выпущенные когда-то из моего телефона, теперь прилетают обратно и падают мне на колени, как мультяшные бомбы с зажженными фитилями.

Я знаю лишь одно: когда все случится, нам придется дать Бет то, что она хочет.

Но чего она хочет?

Тренерша держится как ни в чем ни бывало, и я ею восхищаюсь.

На тренировке она гоняет нас, а Бет сидит на трибунах, на самом верху.

Затаившись под потолком и сложив свои черные крылья, она смотрит в экран, освещающий ее лицо.

Тренерша ведет счет; она сосредоточена и настойчива. С нас уже семь потов сошло.

– Мне некогда с вами возиться, – кричит она. – Сегодня нужно дочь забрать. Не задерживайте меня, куколки.

Сначала мне больно, и я никак не могу пробиться сквозь эту боль. И когда Минди ловит меня после серии кувырков и роняет на мат, я, к своему стыду, чувствую, как слезы жгут глаза. Впервые в жизни я плачу на тренировке.

– Боже, Хэнлон, – удивленно вопрошает Минди. – Ты же лейтенант Хэнлон!

Но мне некогда размышлять о том, должно ли мне быть стыдно или нет, и когда я в следующий раз врезаюсь кроссовком в ее тощее плечо, это не со зла.

Вскоре, забывшись в прыжках, кувырках и сальто, я начинаю чувствовать себя лучше, а мое тело вытворяет потрясающие вещи. Оно крепкое, твердое, как камень, и все у меня получается.

Но я слышу, как Бет начинает громко говорить по телефону. Тренер то и дело посматривает в ее сторону, и все вдруг возвращается на круги своя.

– Капитан, – зовет ее Колетт, и внутри у меня все сжимается. – Сделаешь круг вместе со всеми?

Бет поднимает голову; во рту у нее прядь волос.

Мы смотрим на нее.

Она даже не опускает телефон.

Мне кажется, что стой я поближе, то увидела бы, как она скалит зубы.

– Да я бы с радостью, мэм, – кричит она своим самым жалобным девчачьим голоском, – но у меня только один тампон остался, а я с ним весь день проходила. Боюсь, если выйду сейчас кувыркаться, он просто вылетит.

Мы смотрим на тренершу. Никто ничего не говорит.

Колетт, Колетт, зачем ты вообще к ней пристала?

– Ну, значит, зальешь нам кровью пол, только и всего, – Колетт ставит ногу на нижнюю скамью.

Ах, тренер … Ах, эти двое: сцепились рогами, набычились, чуть ли не роют землю копытами.

– Да ничего, тренер, – бросает Бет. – И я бы спустилась к вам, но… не кажется ли вам, что в последнее время крови и так многовато? Может, нам стоит подумать о том, что мы потеряли?

Лицо Колетт остается каменным, но я вижу, как глубоко-глубоко внутри у нее что-то обрывается.

« Взгляни на нее, Колетт , – хочется крикнуть мне. – Взгляни на нее. Смотри, какой бесстрашной она стала. Как давно ждала своего шанса. И дождалась».

Мне нужно заставить ее понять.

И нужно следить за Бет. Неотрывно.

Мы гоним по Керлинг-Уэй. Бет выжимает газ. Мы едем на гору Саттон-Ридж, где Джимми Тиббс – тот самый рыжий рядовой первого класса – согласился встретиться с ней.

То ли он стал ее осведомителем, то ли работает связным при ком-то еще, но Бет и Джимми вдруг начали вести себя, как агенты спецслубжы, вроде тех, что незаметно обмениваются портфелями и оставляют друг другу тайные послания на телеграфных столбах.

Палая листва на скале зловещее шуршит, и это пугает больше обычного, особенно сейчас, когда воздух холоден и кристально прозрачен. А может, мне не по себе от того, что Бет затаилась и неизвестно, что за этим последует. Я словно застряла в том мгновении, что отделяет открытую дверь от закрытой. Группировку от прыжка.

Мы договорились встретиться с Джимми на поляне у восточной скалы. Мы тихо идем по траве, за ноги то и дело цепляются ветки и корешки. Ну почему все в мире не может быть гладким и плоским, как резиновый мат, твердым и надежным, как беспощадный деревянный пол спортивного зала?

Мы слышим его раньше, чем видим: где-то поблизости чья-то луженая глотка издает резкий громкий свист. Этот звук пугает даже Бет, а ведь у нее, в отличие от меня, перед глазами не маячат кровавые кошмары.

Но вот подходим ближе и теперь нам кажется, что это насвистывает маленький мальчик. Который пытается отогнать демонов и призраков от своей кроватки.

В конце концов, я узнаю в этом дрожащем посвисте мелодию «Feliz Navidad» [39].

Он машет нам с поляны, бежит навстречу армейской трусцой и протягивает руку. Мы спускаемся по извилистой тропинке на краю утеса; наши подошвы скользят.

Бет протягивает ему свою золотистую ручку, бросает на него чарующий взгляд – полная иллюзия хрупкой женственности.

Я вижу все ее уловки.

Бет знает свое дело.

– Слушайте, девчонки, я не хочу, чтобы у вас были неприятности.

Его веснушчатое лицо выглядит так, будто его терли проволочной мочалкой тщательнее обычного. Он говорит и расхаживает взад-вперед, почесывая шею, пока та не становится ярко-красной.

– Он был нашим сержантом, – объясняет он, – и он до сих пор мой сержант. Я обещал, что не подведу его.

– Конечно, обещал, – отвечаю я. – Никому из нас не нужны неприятности.

– Тут вот в чем дело: вмешалось наше командование. Армия проводит собственное расследование. И мы должны оказать им полное содействие.

Он смотрит на нас, и я понимаю, что он знает, что нам известно про роман их сержанта с нашей тренершей. Не иначе как Бет ему рассказала.

– Мы понимаем, – произносит Бет, хлопая ресницами и изображая искреннее сочувствие. – Это твой долг. У тебя просто нет другого выбора.

– Мы просто хотим сделать так, как было бы лучше для нашего сержанта, – благородно отвечает он. – И защитить вашего… сержанта.

Бет медленно кивает, как бы намекая, что у нее нет другого сержанта, кроме правды.

– Значит, ничего еще толком не ясно? – закидывает она удочку. А я поражаюсь тому, как искусно она притворяется беззащитной большеглазой малышкой. Кажется, ей даже каким-то образом удается стать меньше ростом. И обычной хрипотцы как не бывало: голосок звучит нежно, беспомощно.

– Следователь сказал, что в большинстве случаев причина смерти становится понятна только после вскрытия, – он говорит медленно, чтобы мы поняли. – И еще нужно изучить поведение человека за недели, дни и часы до смерти. Только так можно понять, что творилось у него в голове. И определить, было ли это самоубийство или убийство.

– Убийство? – вырывается у меня, и я чуть не прыскаю со смеху. Но тут же не выдерживаю и хихикаю.