Клэр Сибер - 24 часа

Сьюзан горько рассмеялась.

– Разобрались? – сказала она. – Я вам кое-что скажу. – Она сделала шаг ко мне. – Мэл никогда не будет любить вас так, черт возьми, как он любит меня.

Леонард снова поморгал ресницами и затем расплакался.

Мое сердце сжалось от жалости к нему, но я не могла оставаться здесь и дальше. Ведь он – не моя забота, не моя проблема. У меня хватало собственных проблем.

– Извини, милый, – сказала я Леонарду, но это его отнюдь не утешило. Полли постучала в окошко автомобиля и помахала рукой своему другу, но он стал плакать еще громче.

– Почему Леонард плачет? – спросила Полли, когда я села в машину.

– Ему просто… немножко грустно. – Я увидела, как к нам приближается мотоцикл. – Я уверена, что с ним скоро все будет в порядке.

– Я на это надеюсь, – сказала Полли с тревогой. – А может, мне вылезти и развеселить его? Я могу рассказать ему свой самый смешной анекдот…

– Нет! – громко, почти крича, возразила я, поворачивая ключ в замке зажигания. В этот момент мотоцикл уже подъехал к нам, и, когда я включила сигнал поворота, Мэл стащил с головы шлем. Лицо у него было красное.

Чувствуя, как быстро забилось мое сердце, я тронулась с места. В зеркале заднего вида я могла наблюдать, как Мэл растерянно провожает взглядом мой автомобиль, сидя на мотоцикле.

По дороге домой я все еще была в такой ярости, что не могла разговаривать, а потому поставила любимый компакт-диск Полли и стала тихонько подпевать вместе с ней дуэту «Тинг Тингс», поглядывая в зеркало заднего вида на то, как она с беззаботным видом развалилась на заднем сиденье.

Я была так напряжена, что у меня заболело лицо. А может, я действовала во вред своему ребенку? Мне ужасно хотелось отправиться сейчас не домой, а туда, где нас никто не знает, подальше от Лондона, прочь от этой паутины, состоящей из несчастий и ревности. Прочь от Сида и от какой-то странной игры, которую затеяли Мэл и его бывшая жена.

Когда я открыла входную дверь, мне в ноздри ударил странный запах. Полли, склонная к аллергии, тут же начала чихать.

– Это как цветы, – сказала она, морща свой сопливый носик. – Запах у той бабушки.

Она имела в виду запах дома у тетушки Вал – запах талька и высушенных благоухающих растений.

Я зашла в гостиную. Что-то было не так.

Сразу же бросилось в глаза, что кто-то сдвинул все предметы на кофейном столике. Мои блокноты были перевернуты, а конструктор Полли лежал не там, где обычно.

Я позвонила Сиду:

– Ты был дома?

– Нет, – ответил он.

– Точно не был?

– Точно.

– Ну ладно. Думаю, ты будешь рад услышать, что с Полли все в порядке.

– Что? А почему с ней было не все в порядке?

– Ты получил мое голосовое сообщение?

– О-о… – Последовала пауза. Он, видимо, о чем-то размышлял. – Да, получил. Извини. Я был немножко занят. У нас тут кое-какие… проблемы. Джоли плохо себя чувствует. А еще она, кстати, расстроена из-за твоей реакции.

– Что? – вздрогнула я. – Какой реакции?

– Ты знаешь, что я имею в виду. Твоей реакции на ее предложение дружбы. Дай трубку Полли, пожалуйста.

Я позвала дочь к телефону. Джоли в данный момент наверняка находилась рядом с Сидом, и я совсем не хотела сейчас выяснять отношения с ней.

Я прошла в гостиную и стала наводить тут порядок. Подумала о том, не позвонить ли Эмили: у нее был запасной ключ, – но на разговор с ней я не решилась. Я не могла вообразить, зачем ей понадобилось приходить в мой дом, но все же надеялась, что это была именно она, – может быть, хотела помириться. Я почувствовала знакомый запах, но не смогла определить, откуда он исходит. Возможно, это были экзотические духи Эмили. Этот аромат показался мне слишком сильным, и я открыла окно.

Но вообще-то у меня были и более важные заботы. Я чувствовала себя дурой и злилась даже больше, чем тогда, когда уезжала прочь от дома Сьюзан. Я презирала себя.

Да, я снова презирала себя после всего того, что произошло между мной и Сидом. Я снова презирала себя, но это, наверное, не имело никакого значения.

Я просыпаюсь в темноте, вся потная и встревоженная. Мое лицо касается чего-то целлофанового. Секунду-другую я не отваживаюсь даже пошевелиться, а затем меня охватывает паника, ведь я обнаруживаю, что мои руки привязаны к туловищу.

Я начинаю отчаянно рваться из пут.

Проходит около минуты, прежде чем я осознаю, что меня обмотали чем-то плотным и тяжелым, и именно поэтому я не могу пошевелить руками.

В конце концов мне удается высвободиться. Я тяжело дышу и все еще испытываю страх, но все же немного успокаиваюсь. Мои глаза постепенно привыкают к свету, и я осознаю, что лежу на диване Мэла и что мое лицо касалось пакета из магазина беспошлинной торговли, который Мэл положил сюда раньше. По какой-то причине рядом со мной на полу стоит ведро, а на диване лежат одеяло и тяжелая дубленка, в которой я каким-то образом запуталась. Или он пытался меня так связать?

Почему я все еще здесь? Я помню, что уже уходила. Уходила, чтобы отправиться на поиски Полли. Но я все еще в квартире Мэла – здесь, на этом невзрачном и отвратительном полуподвальном этаже. Полли находится у Рандольфа. Я понятия не имею, сколько сейчас времени, но Сид, должно быть, уже забрал Полли и маму. По крайней мере, Полли теперь в безопасности.

Если Сиду… если Сиду можно доверять.

Я пытаюсь встать, но в голове вспыхивает сильная боль, и из-за этой боли я на мгновение теряю способность видеть. Я опускаюсь обратно на диван.

Делаю несколько глубоких вдохов и снова пытаюсь встать.

Я подхожу к двери гостиной, включаю свет и пытаюсь открыть эту дверь.

Она заперта на ключ.

Я дергаю ее за ручку на себя, но, поскольку одна моя рука перебинтована, не могу за нее как следует ухватиться. Дверь даже не двигается с места. Я слышу, как раздается стон. О господи!

Это стон разочарования – мой собственный. Он эхом отдается в комнате.

Я включаю свет и лихорадочно ищу вокруг себя что-нибудь такое, при помощи чего можно было бы попытаться выломать дверь. Вижу металлическое ведерко для угля, хватаю его и лишь затем осознаю…

Это нелепая идея: дверь изготовлена из прочной древесины, и у меня не хватит сил для того, чтобы быстро выбить ее и не разбудить при этом Мэла.

А его ведь ни в коем случае не следует будить – в этом я уверена. Я бросаю ведерко на диван и, все еще испытывая головную боль, пытаюсь собраться с мыслями.

Затем я замечаю окно, которое разбила раньше, и кусок фанеры, который Мэл довольно неуклюже прикрепил к нему, чтобы закрыть дыру. Я замечаю, что он использовал для этого только клейкую ленту.

Я наклоняюсь, чтобы взять с пола кроссовки, которые Мэл, должно быть, стащил с моих ног. Мне при этом приходится сдерживать тошноту. Я замечаю на полу газету «Ивнинг стандард», которую Мэл привез домой из аэропорта. Она, видимо, выпала из пакета. Мне видны ее кричащие заголовки. «Жена художника погибла во время пожара». Чуть ниже: «Погибла Лори Смит». Под заголовками помещена моя фотография – тот самый снимок, на котором у меня дикие глаза; снимок, сделанный на торжественном обеде в Королевской академии художеств; я его уже видела в выпуске новостей вчера вечером. Но есть еще две фотографии поменьше. На одной из них, слегка расплывчатой, запечатлен Сид, выходящий из знакомого мне здания: четкие белые очертания художественного музея «Тейт Сент-Айвс», расположенного возле пляжа Портмеор в городке Сент-Айвс в Корнуолле. Я поднимаю газету и читаю подпись под этой фотографией: «Муж погибшей Сид Смит выходит из “Тейт Сент-Айвс” сегодня утром».