Филипп Джиан - Она

Я выкуриваю сигарету, в то время как престарелые атлеты обмениваются энергетическими батончиками и витаминизированными напитками.

Я не уверена, что хочу дожить до этого возраста, но время покажет. Я бы не сказала также, что Патрик в точности мой тип мужчины, но в сравнении с Робером, чьи ласки мне, можно сказать, безразличны, молодой банкир будит во мне смутные чувства, и я к ним неравнодушна, потому что это первые признаки моего сексуального пробуждения после изнасилования – хвала небесам. Я снова смогу сжать в объятиях мужчину – а то я так испугалась. Испугалась того, что во мне что-то сломалось и уже все кончено для меня. Теперь настроение у меня лучше. Я иду домой, мастурбирую, думая о нем, кусаю губы, и машинка срабатывает. Я готова плакать от радости, от благодарности. Я вытираю пальцы, на минуту зажмурившись.

Я наверху, в моей спальне, когда он возвращается домой, я в темноте – погасила даже экран планшета, когда он вышел из машины, и наблюдаю за ним в бинокль. Он лучше, чем казался мне, когда мы только по-соседски махали друг другу рукой, гораздо живее, крепче, чем тогда, – эта вымученная улыбка, растянувшая мои губы при первом впечатлении, которое он на меня произвел! Я слежу за ним. Я знаю, что это самое простое решение и что благоразумнее было бы выйти в город, чтобы иметь более широкий выбор, – Патрик ведь самый распространенный тип вечерами, приятный и весь из себя напускной, я знаю этот тип, нарциссический, незатейливый, в футболке от Ральфа Лорена, – найти получше было бы нетрудно, конечно, но мне не хочется. Я думаю, что иной раз выбор самого простого решения – признак мудрости.

Мне нравится шпионить за мужчиной из темноты моей комнаты, я чувствую какое-то детское возбуждение, наполовину спрятавшись за занавеской, когда он открывает свою дверь и в последний раз оглядывается через плечо, в мою сторону, и, хотя он не может меня увидеть, я перестаю дышать. Это ново – или, скорее, очень старо, и это приятно, забавно. Когда он уходит в дом, я поднимаюсь на чердак, чтобы хорошо видеть окна его дома, – иначе они скрыты ветвями, которые Ришар не подрезал, чтобы защитить нашу интимную жизнь, когда она еще имела для него значение. Я смотрю, как он ходит за освещенными окнами, маленькими квадратиками света, парящими в ночи, – Патрик вешает пальто / Патрик пересекает гостиную / Патрик целует жену / Патрик в ванной / Патрик над раковиной, – как вдруг звонит мой телефон.

– Что ты делаешь? – спрашивает Ришар.

– Ничего. Читаю. Что тебе нужно?

– Я хочу объяснить, почему ничего тебе не сказал.

– Послушай, мне это неинтересно.

– Я ничего тебе не сказал, потому что сам ни в чем не уверен, черт побери.

– Ты никогда ни в чем не бываешь уверен, ты не замечал?

– Прекрати. Зачем я стал бы скрывать от тебя, если бы что-нибудь было? Какая мне корысть?

– Ришар, я занята.

– Ты читаешь, это ты называешь «занята»? Ты хватила через край, тебе не кажется? Как бы то ни было, мне хотелось бы знать, не собираешься ли ты подложить мне свинью.

– Что-что?

– Мне хотелось бы знать, не собираешься ли ты подложить мне свинью.

– И ты думаешь, я бы тебе это сказала? Думаешь, я бы это сделала?

– И в то же время я не вижу весомых причин. Не понимаю, в чем я могу быть перед тобой виноват. Я соблюдаю наши правила. Мы должны быть правдивы друг с другом. А правда в том, что ничего и на горизонте не маячит. Я иногда встречаюсь с этой девушкой, что есть, то есть, но если я тебе об этом не сказал, это значит, что и говорить, я думаю, нечего.

– С чего ты взял, что я что-то против тебя затеваю?

– Это приглашение, черт возьми! Это чертово приглашение, которое ты передала ей.

– Хорошо. Ты ухитряешься чертыхаться в каждой фразе. Это действительно очень хорошо.

– Это смахивает на ловушку. Очень смахивает на одну из твоих пресловутых ловушек.

– Да что ты выдумываешь, дурачок? У меня есть другие дела, представь себе, не будь параноиком. Кстати, есть что-нибудь, чего она не ест? Какая-нибудь аллергия? Марти сейчас линяет.

Из многих замужних женщин получаются хорошие любовницы, и я думаю, что он рискнул с одинокой, напоминаю ему, что мы договорились не рисковать, именно для того, чтобы не возникало таких проблем, и спрашиваю, разве это, по его мнению, называется не рисковать – метать икру в этих водах, с незамужними женщинами, по возрасту еще способными иметь детей, или он хочет просто посмеяться над светом.

Я вешаю трубку и остаюсь одна в углу моего чердака, среди пыльных и ненужных вещей, а там, за окном, Патрик исчез во внезапно наступившей темноте в спальне в тот момент, когда его жена пришла туда к нему в ночной рубашке.

Нечего особо бояться женщин, которые носят ночные рубашки: как правило, их мужья – легкая добыча.

Заходит Анна за тремя сценариями, которые я отобрала, и я предупреждаю ее, что ничего сногсшибательного нет.

– Не представляю, как ты тут живешь, – говорит она.

– На твоем месте я давно завела бы овчарку.

Она остается поесть со мной – по дороге она забежала в ресторанчик «Фло» и предпочла разделить этот ужин со мной, а не с Робером, который, по ее словам, на взводе, с тех пор как вернулся.

Я знаю, что он на взводе, я получаю его сообщения, вижу его звонки. Я стараюсь об этом не думать, потому что мне совсем не нравится то, что может произойти, если он обидится. Обидится на мое к нему равнодушие, на установившуюся между нами дистанцию, которая необратима. А если он узнает, что в это время я предаюсь фантазмам о моем соседе напротив, что при одной мысли о нем я чувствую себя сексуально уязвимой, что-то может случиться, что-то, о чем я не хочу даже думать, чего не хочу себе представлять, близкое к хаосу, вполне может случиться.

В довершение всего я думаю, что моя дружба с Анной лопнет, как воздушный шарик. У меня практически не сохранились в памяти мои друзья до того дня, когда мой отец покинул дом, вооруженный до зубов, во всяком случае больше я ни с кем не виделась, и Анна заняла целиком это опустевшее пространство, у меня никого нет, кроме нее, не считая членов моей семьи, никого, кроме нее. У меня нет желания ее испытывать. С ней я не чувствую в себе души оголтелого игрока, и у меня нет ни малейшего желания ее испытывать.

Я знаю, какие чувства она питает к своему мужу, так что обманутая любовь имеет самое косвенное отношение к тому, что положит конец связывающим нас узам, а вот обманутая дружба – да, бесспорно. Она не простит мне, что я сделала это за ее спиной, – я и сама бы такого не простила, – и все же мне хочется сказать ей, до какой степени меня не оставляет чувство, что я вляпалась в эту связь с ее мужем, была в нее втянута, скатилась по неумолимо скользкому склону, заморозившему меня душевно. Мне хочется сказать ей, до какой степени жалка наша борьба, но я думаю, что она это знает.