Илона Волынская - Смерть и побрякушки

Марина покачала головой. Нет смысла себя накручивать. Ставки сделаны, игра начата и изменить уже ничего нельзя. Немного фатализма, мадам, немного спокойствия обреченности. Она попыталась успокоиться, расслабиться, но получалось плохо. Совсем не получалось.

Выключатель щелкнул, тьма заполонила купе. Марина тщательно распределила пряди волос по подушке и уставилась на тонкие полоски света, выбивающиеся из-под двери. Мерный стук колес убаюкивал. Марина позавидовала Кириллу: вот у кого сейчас никаких проблем. Кагебэшная выучка наверняка включает умение бороться со сном.

Кирилл. Как она разозлилась, когда обнаружила штамп в его паспорте. А теперь это кажется ничего не значащей ерундой. Мелкая неприятность на фоне подлинного кошмара. Эка невидаль, жена! Да пусть хоть по-моряцки, жена в каждом порту. Высокая белозубая англичанка где-нибудь в Брайтоне, горячая француженка в Марселе, шумная итальянка в Венеции и гарем из четырех негритянок по месту прохождения службы. Лишь бы не он был тем самым профессионалом, который стоит за жуткими событиями последних дней. Потому что если это он — у Сашки нет ни одного шанса. И у нее тоже.

Ладно, нечего раньше времени себя хоронить. Ее план обязательно сработает, они выкрутятся. Простые смертные (тьфу, что опять о смерти!), в смысле, гражданские лица, а также морды, тоже не лыком шиты, не пальцем деланы, не в капусте найдены, не курами загреблены… Загребаны? Да ну их, кур гребаных!

Она решила не тратить времени даром и сочинить статью «Новый год в Вене», пожалела, что не на чем записать, затем перед глазами вдруг замелькали газетные колонки, ряды черных букв превратились в крохотные поезда, разбегающиеся по белой бумаге, Марина словно бы поехала, покатилась… «Нельзя спать!» — напомнила себе она и веки ее опустились.

Полотно яркого белого света развернулось во всю ширь купе, накрывая собой Марину. Она завозилась, недовольно плямкая губами.

— Какого черта! — хмуро буркнули с соседней полки.

— Извините, ошибочка, — густо прогудели в ответ и громадная гориллообразная фигура исчезла из проема. Закрывающаяся дверь скатала световой ковер, оставив за собой лишь узкую полоску.

Проснувшаяся Марина резко села на кровати, судорожно схватилась за голову. Дверь ее квартиры! Гориллообразный силуэт в глазке! Гориллыч! Она вслушалась, стараясь сквозь стук колес различить долетающие из коридора звуки. Вроде бы шуршание дверей, недовольные возгласы. Похоже, взяли у проводницы ключ и сейчас открывают все двери. Интересно, проводнице заплатили или как соседку с первого этажа — ножом в сердце?

Интересно ей, видите ли! О другом думай, о другом! В коридор высовываться нельзя. Ни в коем случае. Надо ждать утра, только тогда она узнает, убедиться…

Было страшно, душа болела от нестерпимого, оглушающего ужаса. Пусть что угодно, пусть смерть, лишь бы прекратилась эта боль! Вдобавок, дико хочется в туалет. Нельзя. Терпи. Жди. Марина по детски зажала ладони между ног и скорчилась на полке в нескончаемом кошмаре ожидания.

Небо засерелось, обещая рассвет и все не держа обещание. Так садюга-тюремщик, явившись отпустить узника на волю, копошиться, гремит ключами, а отпирать не торопиться, продолжая пытку ожиданием. Наконец заспанный рассвет соизволил вползти в купе. Но в вагоне по-прежнему стояла тишина. Народ беззаботно дрых. Марина почувствовала, что сейчас рехнется, описается, и завоет — от того и другого сразу. Она решительно поднялась, оправила прическу, глянула на себя в зеркало — вроде порядок — и выскользнула в коридор.

Что ж, по крайней мере проводница жива. Вон стоит, титан, раскочегаривает, подняла голову, улыбнулась. В ответ Марина одарила ее недобрым взглядом. Гориллычу с компанией, небось, вчера и уговаривать особо не пришлось. Сунули девке баксов десять, навешали стандартную лапшу про сбежавшего должника или неверную жену, она им универсальный ключ и вручила. Диллерше одноразовых шампуней прибыток, а для кого-то — возможно, смерть. То-то дура попрыгает, если в вагоне окажется труп!

От злости на идиотские мысли Марина чуть не шарахнула головой об стену. А следовало бы: соображать надо, чего думаешь! Господи, сделай так, чтобы для дурищи проводницы все обошлось благополучно, потому что если труп в поезде есть, это труп… Нет, нет, она не будет такого думать, нет!

Мочевой пузырь напомнил о себе и на тревогу не осталось сил. Марина заторопилась в туалет, испуганно косясь на ряд плотно закрытых купейных дверей. Защелкнула замок. Краткий миг блаженного облегчения — все-таки самый большой кайф доставляют самые простые вещи. Нажала кран, бросила в лицо горсть ледяной воды. Содрогнулась, вспомнив вчерашний шампунь — помыть голову в такой водичке можно только в качестве пытки, но не добровольно. Ладно, надо эту самую голову хоть расчесать. Аккуратно придерживая каждую прядь, прошлась по волосам гребешком. Что ж, от физического беспокойства она избавилась. Лишь для того, чтобы освободившуюся в душе делянку оккупировали страх и тоскливое ожидание.

Она вернулась в купе. Тщательно накрасилась, затратив на макияж вдвое больше времени, чем обычно. Не торопясь сжевала бутерброд. Бесцельно уставилась в окно, вслушиваясь в звуки просыпающегося вагона. Марина никогда не любила утро — серую тоскливую паузу между пушистой теплой ночью и ярким хлопотливым днем, но сегодня она просто возненавидела и блеклый рассвет и неизбежные утренние хлопоты.

Наконец коридор наполнился жизнью. Вооружившись стандартной декларацией о намерениях — вафельным полотенцем и зубной щеткой — пассажиры выстроились в притуалетный хвост. Позвякивая парящими стаканами пронеслась проводница. Марина приподнялась и снова в нерешительности опустилась на полку. Она так ждала, так хотела узнать, убедиться… Но теперь, когда ее ожидание подходило к концу, испугалась. То, что она увидит сейчас, будет окончательным, бесповоротным. Может, лучше еще хоть недолго не знать и надеяться?

Трусиха! Решение принимала сама, и не сметь бежать от последствий! Встать! В коридор! Она решительно перешагнула порог. Все двери стояли открытыми, позвякивали ложечки, шуршала оберточная бумага и целлофановые пакеты, попахивало съестным — слегка залежалым. Озабоченные мужики волокли к мусорке использованные чайные пакетики, яичную скорлупу и колбасные шкурки. И лишь соседнее купе было немым и безучастным к главному событию поездной жизни — жратве. Его дверь оставалась плотно закрытой и от нее несло глухой безнадежностью. Марина сильно, до боли закусила губу. Родной мой, хороший, неужели… Из глаз покатились слезы.

— Э, девушка, у вас что-то случилось? — незнакомый парняга в спортивном костюме заглянул ей в лицо.