Ларс Кеплер - Гипнотизер

Ее голос вдруг стал испуганным.

– Эва, – осторожно сказал я, – никакой опасности нет. Просто сядьте. Возьмите мой стул, если хотите, или садитесь на диван.

Она кивнула, встала со стула и пошла к дивану. Неожиданно обернулась и тихо спросила:

– Можно потрогать ваш язык?

– Нельзя. А теперь сядьте.

Она наконец села, но тут же начала беспокойно вертеться.

Я заметил, что она что-то зажала в кулаке.

– Что у вас там? – спросил я.

Женщина быстро спрятала руку за спину.

– Подойдите и посмотрите, если не боитесь, – испуганно-враждебно сказала она.

Я ощутил приступ раздражения, но заставил себя говорить спокойно:

– Не хотите рассказать, почему вы здесь, у меня?

Женщина покачала головой.

– Как вы думаете? – спросил я.

У нее дернулось лицо.

– Потому что я сказала, что у меня рак, – прошептала она.

– Вы боитесь, что у вас может быть рак?

– По-моему, он хотел, чтобы у меня был рак.

– Ларс Ульсон?

– Мне сделали операцию в мозгах, мне сделали две операции. Мне дали наркоз. Меня изнасиловали, пока я спала.

Она посмотрела мне в глаза и торопливо растянула рот:

– Так что теперь я и беременная, и лоботомированная.

– Что вы хотите сказать?

– Что это прекрасно. Я очень хочу родить ребенка, сына, мальчика. Он станет сосать мне грудь.

– Эва, – сказал я. – Как вы думаете, почему вы здесь?

Она протянула руку и разжала кулак. Ладонь была пуста, женщина несколько раз повернула ее.

– Хотите осмотреть мое влагалище? – прошептала она.

Я почувствовал, что необходимо уйти или позвать кого-нибудь в кабинет. Эва вскочила и сказала:

– Простите. Простите. Я так боюсь, что вы меня возненавидите. Пожалуйста, не ненавидьте меня. Я останусь, мне нужна помощь.

– Эва, успокойтесь. Я просто пытаюсь поговорить с вами. Мы считаем, что вам лучше присоединиться к моей группе гипноза. Вы это знаете, Ларс вам объяснил. Он сказал, что вы не против, что вы сами этого хотите.

Она кивнула и скинула мою кофейную чашку на пол.

– Простите, – повторила она.

Когда Эва Блау ушла, я подобрал с пола бумаги и сел за стол. В окно стучал легкий дождик; я вспомнил, что сегодня детский сад Беньямина на экскурсии, а мы с Симоне забыли дать сыну чистые непромокаемые штаны.

Теперь было ясно, что пошел дождь – светлая вода на дорогах, тротуарах и игровых площадках.

Я подумал, не позвонить ли в садик – попросить, чтобы Беньямина никуда не водили. Из-за каждой его вылазки на природу я начинал нервничать. Мне не нравилось даже то, что, чтобы попасть в столовую, ему приходится пройти несколько коридоров и спуститься по двум лестницам. Я прямо-таки видел, как нетерпеливые дети толкают его, как кто-нибудь ушибает его тяжелой дверью, как он спотыкается о чьи-нибудь ботинки, оставленные перед игровой площадкой. Я сделал ему укол, подумал я. Благодаря лекарству он не истечет кровью из-за маленькой ранки. Но все равно он гораздо уязвимее, чем другие дети.

Помню солнечный свет следующим утром – как он проникал сквозь темно-серые шторы. Рядом спала голая Симоне. Рот полуоткрыт, волосы растрепались, плечи и грудь покрыты маленькими светлыми веснушками. На руке вдруг обозначились мурашки. Я натянул на нее одеяло. Тихо кашлянул Беньямин. Я и не заметил, что он здесь. Иногда по ночам, если ему снились кошмары, он прокрадывался к нам и ложился на матрасе на полу. Я лежал в неудобном положении и держал его за руку, пока он не уснет.

Часы показывали шесть; я повернулся на бок, закрыл глаза и подумал: хорошо бы выспаться.

– Папа? – вдруг прошептал Беньямин.

– Поспи еще, – тихо сказал я.

Он уселся на матрасике, посмотрел на меня и сообщил своим тонким чистым голоском:

– Папа, ты ночью лежал на маме.

– Да ну? – сказал я, чувствуя, что Симоне у меня под боком проснулась.

– Да, ты лежал под одеялом и качался, – продолжал он.

– Да ну, глупости. – Я постарался, чтобы мой голос звучал непринужденно.

– М-м.

Симоне фыркнула и сунула голову под подушку.

– Ну, может, мне что-нибудь приснилось, – неопределенно ответил я.

Симоне под подушкой затряслась от смеха.

– Тебе приснилось, что ты качаешься?

– Ну-у…

Симоне выглянула, широко улыбаясь.

– А ну отвечай, – сказала она серьезным голосом. – Тебе приснилось, что ты качаешься?

– Папа?

– Ну, наверное, да.

– Ну а почему ты это делал? – смеясь продолжила Симоне. – Почему ты это делал, почему ты лежал на мне, когда…

– Позавтракаем? – перебил я.

Когда Беньямин вставал, я увидел, как у него скривилось лицо. Утром бывало хуже всего. Ночью Беньямин лежал без движения, и по утрам у него часто случались спонтанные кровотечения.

– Ну как ты?

Беньямин прислонился к стене – он не мог стоять.

– Подожди, кроха, я тебе сделаю массаж, – сказал я.

Беньямин со вздохом улегся в кровать и позволил мне сгибать и растягивать ему руки и ноги.

– Не хочу укол, – расстроенно объявил он.

– Послезавтра укола не будет.

– Не хочу, пап.

– Подумай о Лассе – у него диабет, – напомнил я. – Ему делают уколы каждый день.

– А Давиду не нужно делать уколы, – пожаловался Беньямин.

– Ну, может, ему что-нибудь другое не нравится.

Стало тихо.

– У него папа умер, – прошептал Беньямин.

– Вот как, – сказал я, заканчивая массировать ему плечи и руки.

– Спасибо. – Беньямин осторожно поднялся.

– Мой малыш.

Я обнял его худенькое тельце, как всегда, сдержав желание крепко прижать его к себе.

– Можно посмотреть покемонов? – спросил Беньямин.

– Спроси у мамы, – ответил я.

Симоне из кухни крикнула: “Трусишка!”

После завтрака я уселся в кабинете за стол Симоне, взял телефон и набрал номер Ларса Ульсона. Ответила его секретарша, Дженни Лагеркранц. Она работала у него лет десять, не меньше. Мы немного поболтали; я рассказал, что в первый раз за три недели мне удалось поспать утром, а потом попросил позвать Ларса.

– Подождите минутку, – сказала она.

Я собирался, если еще не поздно, попросить его ничего не говорить обо мне Франку Паульссону из правления.

В трубке щелкнуло, и через несколько секунд послышался голос секретарши:

– Ларс не может сейчас говорить.

– Скажите ему, что это я звоню.

– Я сказала, – натянуто объяснила она.

Я молча положил трубку, закрыл глаза и почувствовал, что что-то не так, что меня, кажется, обманули, что Эва Блау тяжелее и опаснее, чем описывал Ульсон.

– Разберусь, – прошептал я себе.

Но потом подумал, что в группе гипноза может нарушиться равновесие. Я собрал небольшую группу людей – и мужчин, и женщин – с асболютно разными проблемами, историями болезни и прошлым. Я не просчитывал, насколько легко или трудно они поддаются гипнозу. Моей целью было общение, взаимное соприкосновение участников группы, развитие их связей с самими собой и с другими. Многие страдали от чувства вины, которое не позволяло им общаться с людьми, встроить себя в социум. Они убеждали себя, будто сами виноваты в том, что их изнасиловали или жестоко, до увечья, избили. Они потеряли способность контролировать свою жизнь, потеряли доверие к миру.