Дафна Морье - Ребекка - английский и русский параллельные тексты

Ivy held prior place in this lost garden, the long strands crept across the lawns, and soon would encroach upon the house itself. В этом погибшем саду плющ был всему владыка, его длинные плети ползли по лужайкам, скоро они вторгнутся и в самый дом. There was another plant too, some half-breed from the woods, whose seed had been scattered long ago beneath the trees and then forgotten, and now, marching in unison with the ivy, thrust its ugly form like a giant rhubarb towards the soft grass where the daffodils had blown. Было там еще одно растение, детище леса и сада, давным-давно посеянное под деревом, а затем преданное забвению; теперь, двигаясь в ногу с плющом, оно, словно гигантский ревень, опускало уродливые листья к мягкой траве, где некогда цвели нарциссы. Nettles were everywhere, the vanguard of the army. В авангарде полчища шла крапива. They choked the terrace, they sprawled about the paths, they leant, vulgar and lanky, against the very windows of the house. Она проникла повсюду - душила траву, расползалась по дорожкам, заглядывала -долговязая, тощая, грубая - в окна. They made indifferent sentinels, for in many places their ranks had been broken by the rhubarb plant, and they lay with crumpled heads and listless stems, making a pathway for the rabbits. I left the drive and went on to the terrace, for the nettles were no barrier to me, a dreamer. I walked enchanted, and nothing held me back. Дозорный из нее был плохой, во многих местах ее ряды были сломаны похожим на ревень растением, вялые стебли и сморщенные листья стелились по земле, образуя кроличьи тропы... Я сошла с подъездной аллеи и зашагала по террасе к дому, для меня во сне крапива была не страшна -для очарованного путника нет преград. Moonlight can play odd tricks upon the fancy, even upon a dreamer's fancy. Лунный свет играет странные шутки с нашим воображением, даже с воображением объятого сном. As I stood there, hushed and still, I could swear that the house was not an empty shell but lived and breathed as it had lived before. Стоя там недвижно и безмолвно, я могла бы поклясться, что дом - не просто пустая оболочка, что он живет и дышит, как встарь. Light came from the windows, the curtains blew softly in the night air, and there, in the library, the door would stand half open as we had left it, with my handkerchief on the table beside the bowl of autumn roses. Из окон струился свет, в ночном воздухе тихо колыхались гардины, дверь в библиотеку, наверно, полуоткрыта так, как мы оставили ее, - и на столе, рядом с вазой осенних роз, лежит мой платок. The room would bear witness to our presence. Все в комнате свидетельствует о том, что мы здесь. The little heap of library books marked ready to return, and the discarded copy of The Times. Ashtrays, with the stub of a cigarette; cushions, with the imprint of our heads upon them, lolling in the chairs; the charred embers of our log fire still smouldering against the morning. Кучка библиотечных книг с пометкой "возвратить", прочитанный номер "Таймса", пепельница с окурком сигареты, подушки на спинках кресел с отпечатками наших голов; угли в камине, где вечером жарко пылал огонь, все еще тлеющие, хотя настало утро.

And Jasper, dear Jasper, with his soulful eyes and great, sagging jowl, would be stretched upon the floor, his tail a-thump when he heard his master's footsteps.	И Джеспер, любимый Джеспер, с говорящими глазами и тяжелой, отвисшей нижней губой, растянувшийся на полу и виляющий хвостом при звуке шагов хозяина.
A cloud, hitherto unseen, came upon the moon, and hovered an instant like a dark hand before a face.	Облако, невидимое до тех пор, закрыло луну и повисло на миг, как темная, заслонившая лицо рука.
The illusion went with it, and the lights in the windows were extinguished.	И вместе с лунным светом исчезла иллюзия, погасли огни в окнах дома.
I looked upon a desolate shell, soulless at last, unhaunted, with no whisper of the past about its staring walls.	Я глядела на пустую бездушную оболочку, где больше не блуждали тени прошлого, где за голыми стенами не слышен был шепот его былых обитателей.
The house was a sepulchre, our fear and suffering lay buried in the ruins.	Дом был гробницей, в его руинах лежали похороненные нами страдания и страх.
There would be no resurrection.	Воскрешения из мертвых не будет.
When I thought of Manderley in my waking hours I would not be bitter.	Теперь, думая о Мэндерли наяву, я не стану испытывать горечи.
I should think of it as it might have been, could I have lived there without fear.	Я буду думать о том, как бы все могло быть, если бы я была способна жить там без страха.
I should remember the rose-garden in summer, and the birds that sang at dawn.	Буду вспоминать розарий летом и птиц, поющих на заре.
Tea under the chestnut tree, and the murmur of the sea coming up to us from the lawns below.	Чай под каштаном и рокот моря, доносившийся до нас снизу, из-за лужаек.
I would think of the blown lilac, and the Happy Valley.	Я буду думать о цветущей сирени и о Счастливой Долине.
These things were permanent, they could not be dissolved.	О том, что нетленно, что не может исчезнуть.
They were memories that cannot hurt.	Эти воспоминания не причинят мне боли.
All this I resolved in my dream, while the clouds lay across the face of the moon, for like most sleepers I knew that I dreamed.	Все это я решила во сне, в то время, как тучи заслонили лик луны, ибо - как большинство спящих - я знала, что вижу сон, что все это мне только снится.
In reality I lay many hundred miles away in an alien land, and would wake, before many seconds had passed, in the bare little hotel bedroom, comforting in its very lack of atmosphere.	В действительности я лежала в постели в чужой стране, в тысяче миль оттуда, и через несколько секунд проснусь в небольшом пустом гостиничном номере, в самой безликости которого есть покой.
I would sigh a moment, stretch myself and turn, and opening my eyes, be bewildered at that glittering sun, that hard, clean sky, so different from the soft moonlight of my dream.	Я вздохну, потянусь, перевернусь на другой бок и, открыв глаза, не пойму в первый миг, почему так сверкает солнце, так беспощадно ярка синь неба, столь непохожего на освещенное мягким светом луны небо моего сна.
The day would lie before us both, long no doubt, and uneventful, but fraught with a certain stillness, a dear tranquillity we had not known before.	День, ждущий нас, будет долог и однообразен, не спорю, но зато преисполненный умиротворения, дорогой для нас безмятежности, ранее неведомой нам.

We would not talk of Manderley, I would not tell my dream.	Мы не будем говорить о Мэндерли. Я не расскажу о своем сне.
For Manderley was ours no longer.	Ибо Мэндерли больше нам не принадлежит.
Manderley was no more.	Мэндерли больше нет.
Chapter two	Глава II
We can never go back again, that much is certain.	Мы никогда туда не вернемся, это бесспорно.
The past is still too close to us.	Прошлое все еще слишком близко к нам.
The things we have tried to forget and put behind us would stir again, and that sense of fear, of furtive unrest, struggling at length to blind unreasoning panic - now mercifully stilled, thank God - might in some manner unforeseen become a living companion, as it had been before.	Все, что мы пытались забыть, оставить позади, может вновь пробудиться, и страх, тайное беспокойство, перерастающее постепенно в слепую, не поддающуюся доводам рассудка панику - сейчас, слава Богу, утихшую, - может непостижимым образом вновь стать нашим постоянным спутником.
He is wonderfully patient and never complains, not even when he remembers... which happens, I think, rather more often than he would have me know.	...Он удивительно терпелив и никогда не жалуется, даже когда ему на память приходит былое... что случается, я думаю, гораздо чаще, чем он показывает мне.
I can tell by the way he will look lost and puzzled suddenly, all expression dying away from his dear face as though swept clean by an unseen hand, and in its place a mask will form, a sculptured thing, formal and cold, beautiful still but lifeless.	Я сразу догадываюсь об этом по его потерянному, отсутствующему виду. Внезапно это любимое лицо утрачивает всякое выражение, словно его стирает невидимая рука, и превращается в маску; застывшие черты по-прежнему прекрасны, но лишены жизни и тепла, словно высечены из мрамора.
He will fall to smoking cigarette after cigarette, not bothering to extinguish them, and the glowing stubs will lie around on the ground like petals.	Он принимается курить сигарету за сигаретой, забывая их гасить, и тлеющие окурки осыпают кругом землю, как лепестки.
He will talk quickly and eagerly about nothing at all, snatching at any subject as a panacea to pain.	Начинает оживленно и быстро говорить... ни о чем, хватаясь за любую тему, лишь бы унять боль.
I believe there is a theory that men and women emerge finer and stronger after suffering, and that to advance in this or any world we must endure ordeal by fire.	Кажется, существует теория, что страдания облагораживают людей, делают их сильнее и, чтобы шагнуть вперед, мы должны пройти искус огнем.
This we have done in full measure, ironic though it seems.	Этого нам досталось с лихвой, как ни иронически звучат мои слова.
We have both known fear, and. loneliness, and very great distress.	Оба мы узнали, что такое страх, и одиночество, и душевная мука.
I suppose sooner or later in the life of everyone comes a moment of trial.	Я думаю, в жизни каждого человека рано или поздно наступает испытание.
We all of us have our particular devil who rides us and torments us, and we must give battle in the end.	У всех нас есть собственный дьявол-мучитель, который ездит на нас верхом и с которым в конце концов мы вынуждены сразиться.
We have conquered ours, or so we believe.	Своих дьяволов мы одолели, во всяком случае, так мы полагаем.
The devil does not ride us any more.	Дьяволы больше на нас не ездят.

Читать дальше