Хассо Грабнер - Грань тьмы

И вот теперь этот трижды проклятый фараон барабанит по дверцам, предлагая им выйти!

…Тони сел за руль. Лесли все еще чувствовала себя совершенно обессиленной после двадцатиминутного допроса, которому подверг их дорожный патруль. Манк сыграл свою роль, как было условлено, а его девушка светила глазами на полисмена в безумной улыбке, так и не произнеся за все время ни слова. Полисмен, посмотрев на ее уста, которые расплывались в безумной улыбке, только проворчал что-то про «бестолковых сопляков», а потом дал приказ:

— Убирайтесь прочь и не вздумайте останавливаться, пока не переедете границу штата.

На сиденье справа от Мальони дремала Лесли. Он оглянулся назад, на Манка с девушкой. Тонкое одеяло, которым они прикрылись, когда начали заниматься любовью, скомкалось от движений, и Тони скользнул туда взглядом. Улыбнулся и снова направил все свое внимание на дорогу.

Теперь по крайней мере у него было время подумать… Вообще жизнь — сплошная мерзость, и он об этом никогда не забывал. Такой взгляд на жизнь здорово помог ему несколько лет тому назад, когда под ним разверзлась бездна. Капитан-лейтенант ВМС Сальваторе А. Мальони. Блестящий летчик-истребитель. Один из лучших «ястребов» на весь чертов флот. Две сотни боевых вылетов над Северным Вьетнамом и полная грудь орденских ленточек не оставляли сомнения в том, что Мальони — первый кандидат на внеочередное повышение в чине. Хотя он и держался в стороне от остальных пилотов, зато в небе мог любого из них заткнуть за пояс.

И однажды ночью, перед самой посадкой на авианосец, заглох двигатель его самолета. Да еще в такой момент — хуже не придумаешь. Второй двигатель вытянуть не смог, а море было неспокойное, и палуба авианосца, поднявшись на волне, стукнула по его Ф-4, как большая хлопалка по мухе. Он уже не успевал катапультироваться из машины, которая буквально разваливалась на куски.

Когда он попробовал выбраться наружу, что-то схватило и скрутило его левую ногу, и тут весь мир будто раскололся у него перед глазами. Когда он очнулся — а прошло много времени, — то почувствовал: случилось что-то ужасное. Он это почувствовал даже сквозь морфий. Посмотрел поверх белых простыней и увидел, что нога его торчит под каким-то несуразным углом к туловищу. Он снова упал в забытьи, а когда пришел в сознание второй раз, то лежал на другой кровати и с его ногой уже что-то сделали.

Они растерзали его тело, словно баранью тушу, вспоминал он со жгучей злостью. Он понял худшее еще раньше, чем пакостный хирург со своей слащавой улыбкой похлопал его по плечу и сообщил, что они удалили из него часть берцовой кости, что нервы повреждены и уже никогда эту ногу никто ему выпрямить не сможет. Своим медовым голосом хирург снова и снова правил над Тони панихиду, хороня его, по сути, живьем. Иначе и не скажешь: ведь он никогда уже не сможет служить в морской авиации. И к чертям собачьим его послужной список, в котором, ясное дело, ответственность была возложена на него, а несчастный случай квалифицировался как «ошибка пилота».

Оператор радиолокационной установки, что сидел сзади него в кабине, погиб; флот потерял не только его истребитель, но и еще с полдесятка самолетов, когда его Ф-4, очутившись в их гуще, взорвался. Вот тут-то и сказалось, что держался Тони в стороне: в послужном списке его похоронили во второй раз — разжаловали, вышвырнули коленкой под зад из морских офицеров.

Он тогда считал, что хуже быть не может. Как же он ошибался! Через два года он все еще напрасно пытался получить разрешение летать. Где угодно. На каких угодно условиях, лишь бы два крыла по бокам. Но проклятая стопа оставалась перекрученной, и в половине аэропортов, куда он приходил, неуклюже хромая, над ним просто смеялись. Остальные ему сочувствовали, и это злило его еще сильнее.

Он подался на юг и под Гейнсвиллом, в штате Флорида, увидел афиши, которые рекламировали воздушное представление странствующих пилотов в стиле старых времен. Он мчался всю ночь и прибыл туда утром, когда они еще работали возле своих машин. Он ходил между самолетами системы «вако», «флит», «стирмен», и ему казалось, что сердце его вот-вот разорвется. Наконец ему стало совсем невмоготу, и ноги сами понесли его вперед. Он очутился в кабине «стирмена», быстро включил тумблер, и вот двигатель, кашлянув, заработал, и он покатил по траве, не обращая внимания на людей, которые с безумным криком бежали за самолетом. Он забыл обо всем, кроме рычагов и педалей управления под своими руками и ногами, забыл даже о перекрученной стопе — и целых полчаса радостно орал и делал с машиной все, что мог, чуть ли не выворачивая ее наизнанку.

Под конец он выключил двигатель, набрал в легкие как можно больше воздуха и ухватился за рычаг руля направления. «Стирмен» закрутило в штопор, и он ринул к земле. Тони вывел самолет из штопора в последний миг и мягко приземлился.

Когда машина, резко затормозив, остановилась, он, сам того не соображая, плакал от счастья.

Так Майк Джеффриз нашел его.

Лесли Холл смотрела на Тони, который сидел за рулем. Она четко видела его профиль в те минуты, когда фары встречных машин разрывали темноту. До сего времени она не могла поверить, что любит этого человека. Человека, способного смеяться над собой и чихать на весь мир. Этот грубиян, избегавший людей, поддержал и утешил ее, когда она узнала о гибели Джина. Ужасная картина разбушевавшегося огня, посреди которого — в машине, как в капкане, — был Джин, глубоко запала ей в душу, и Лесли отчаянно старалась отогнать это видение, стоявшее перед глазами. Но в последнее мгновение ей всегда представлялось, как мускулистое, цвета темной бронзы тело Джина шипит в огне, и она кусала себе губы, чтоб не заплакать.

Они тогда все были в разъездах, быстро переезжали с места на место по заранее намеченному плану. У них было пять бомб, и Джин поехал в Канзас-Сити, чтоб заложить там первую. Они до сих пор не могли понять, что именно у него не сработало. Какая-то прихоть судьбы — и погиб человек, за которого она должна была выйти замуж.

Он отказывался жениться на ней, пока не станет на ноги. Из Вьетнама Джин приехал героем — ряд орденов и медалей, блестящий послужной список стрелка спасательного вертолета. Пока он носил форму, его уважали, товарищи по службе дружески похлопывали его по плечам. Потом он сбросил военную форму, и оказалось, что для негра, пусть и бывшего героя, приличной работы нет. Джин Мур никому не был нужен.

На десять авиамехаников в стране трудно было найти одного такого, как он, но никто не желал сесть в самолет, двигатель которого подготавливал к полету чернокожий. Он мог заправлять самолеты горючим, протирать кабины извне, прибирать в ангарах. Но ему не разрешали касаться рабочих механизмов.