Хассо Грабнер - Грань тьмы

— Ты дитя, Эйнар, настоящий, большой, талантливый ребенок. Конечно, идет война, война между этим взбесившимся Гитлером и нашим розово-красным господином Нигаардсволдом. Но ведь не между большими химическими концернами?

— А король? — спросил он. — Разве король не воюет?

Лаура снисходительно улыбнулась, глядя на мужа снизу вверх. Эйнар вовремя упомянул об этом весомом аргументе. Хаакон VII пользовался в стране большим авторитетом, в глазах буржуазии он вообще был личностью безупречной и неприкасаемой, даже рабочие массы испытывали к нему несомненные симпатии.

— Король! — повторила она. — Король станет милым воспоминанием о добрых старых временах Норвегии, ну, в лучшем случае — декоративным украшением новых. Король — одна сторона медали, а деловые связи — другая.

— Это странная точка зрения на происходящее, Лаура. И я ее не разделяю, запомни хорошенько. Я — норвежец.

Лаура встала, прошлась по комнате.

— Это несерьезный довод, мой дорогой. Быть норвежцем — вовсе не означает непременно ковылять вдогонку за мировой историей, как это свойственно нашим землякам. Возьми пример с папы, он целиком перестроился на поставки немецкому военно-морскому флоту. Разве не все равно, что поставляешь: селедку, аммиак или что-то еще? Кто-то все равно будет поставщиком, если не Квернмо, то Даниельсен, если не Эйнар Паульссон, то Йомар Ларсен. Кто первым предложит, тот и у руля.

Высокомерную нотацию жены Эйнар выслушивал с растущим возмущением. Вот, значит, как рассуждают сильные мира сего… «Кто-то да поставит!» Селедку в масле, чтобы захватчики не голодали. Аммиак, чтобы было из чего делать взрывчатку, проще убивать. Кто-то да поставит… Йомар Ларсен или Эйнар Паульссон. Ларсен уж во всяком случае. И чтобы Ларсен этого не сделал, Паульссон должен оставаться на месте исполняющего обязанности директора — только он в силах остановить Ларсена.

— Подумай, Эйнар, подумай хорошенько, прошу тебя, — словно издали донеслись до него слова наследницы семейства Квернмо.

— Я подумаю, Лаура, — ответил он. — Конечно, подумаю.

У подполковника Крумбигеля с приездом профессора Хартмана явно прибавилось хлопот. Этому господину почему-то вздумалось съездить в Тронхейм, прежде чем непосредственно приступить к службе. Когда Крумбигель приказал выписать проездные документы для профессора и его спутников, Хартман настоял на том, что поедет один. Объяснение цели поездки выглядело несколько неубедительным, и Крумбигель невольно задумался. Что этому человеку понадобилось в портовом городе в пятистах километрах на север от Осло?

Гвидо Хартман хотел проконсультироваться с Лейфом Нарвестадтом. Тот наверняка знаком с устройством аммиачного каскада, и следовательно, сможет подсказать ему, что можно, или, точнее, чего нельзя с ним делать. Кроме всего прочего, очень важно, чтобы Нарвестадт точно знал, кто из немецких ученых будет работать в Веморке. Возможно, им удастся поддерживать связь. Даже в том случае, если Нарвестадту придется эмигрировать. Английским коллегам тоже будет небезынтересно узнать, что в «Норск гидро» направили не кого-нибудь, а его.

Когда профессор сел на Ёстбанешгазвен в поезд на Тронхейм, место напротив него занял господин в шикарном коричневом кожаном пальто. Обменявшись с ним несколькими фразами, Хартман выяснил, что его спутник тоже немец и тоже едет в Тронхейм, чтобы прицениться к двум моторным суднам бергенской пароходной компании, приобрести которые Северный Ллойд считает делом весьма заманчивым. На вопрос профессора, согласны ли норвежцы продать, тот с ухмылкой ответил, что как-нибудь все устроится. Доверительно наклонившись к Хартману, он, прикрыв рот рукой, добавил:

— Эти «томми» все равно разбомбят все суда в норвежских портах, так что…

Заметив недоумение на лице Хартмана, он принялся объяснять смысл своего таинственного намека:

— Когда Ройал Эр Форс придет в себя после первого испуга, в Норвегии начнется настоящая свистопляска. «Армстронг Виккерс» выплевывает бомбардировщиков тысячами штук. Все так и будет, но нам полагается держать язык за зубами.

Гвидо Хартман очень удивился: почему этот господин, не зная своего собеседника, с такой легкостью распространяется о том, о чем лучше помалкивать? Вспомнив все, что он знал о пароходах и корабельной технике, он завел с обладателем кожаного пальто «профессиональный» разговор. Итог его оказался для торгового агента малоутешительным. Никакими специальными знаниями тот похвастаться не мог. И вскоре инженер Карл Кайзер — так он представился в ходе беседы — потерял всякий интерес к беседе.

В Тронхейм они прибыли вечером. Господину Кайзеру откуда-то было известно, что удобнее всего номера в гостинице «Феникс», профессору было все равно, где ночевать, и они зашагали в направлении Торговой площади. Утром профессор Хартман немало удивился, не найдя господина Кайзера за столом в ресторане, где завтракали все гости. Плотно и вкусно позавтракав, в хорошем настроении и посмеиваясь про себя над глупостью подполковника Крумбигеля и его присных, он зашагал вниз по Мункегатан. Перешел через мост Элгесетер над Нид-Элв и прямиком направился к зданию Высшей технической школы.

Только он перешел мост — тут как тут господин Кайзер, мнимый оценщик судов. Радости его, казалось, не будет предела: как же, снова случайно встретились! Господин Кайзер поинтересовался, когда профессор намерен возвратиться в Осло. Ответ он получил весьма неопределенный — может быть, завтра, а может быть, и через месяц. Оценщик судов вздохнул. У него, дескать, тоже ничего не ясно, так что отнюдь не исключено, что, если ему повезет, он будет иметь честь снова составить компанию господину профессору.

— Я в этом почти не сомневаюсь, — ответил профессор, приподнял шляпу и зашагал своей дорогой.

Хартман попросил доложить о своем приходе ректору. Принял же его проректор Ланге. И принял весьма сдержанно, чтобы не сказать холодно. Немецким властям должно быть известно, что Лейф Нарвестадт отбыл в неизвестном направлении сразу по окончании военных действий в округе Тренделаг. Коллега Хартман — едва ли не сотый представитель германских властей, который получает эту справку. Хартман спросил еще, назначен ли новый заведующий кафедрой физической химии. Нет, ответил проректор. Кафедра, как и весь факультет физической химии, — детище профессора Нарвестадта, и о его замене не может быть речи ни сегодня, ни в ближайшем обозримом будущем.

Хартман все понял. Лейф Нарвестадт стал здесь воплощенной идеей — идеей Сопротивления. Бессмысленно спрашивать коллегу Ланге о материалах по «Норск гидро». И когда ему все же пришлось задать этот вопрос, у него появилось такое чувство, будто он ведет себя как жалкий шпион, соглядатай, каким он скорее всего и показался проректору Ланге. Тот лишь пожал плечами. О синтезе аммиака на «Норск гидро», равно как и об энергетической части этого предприятия имеется достаточное число публикаций в специальных журналах разных стран. Ничего сверх этого он предложить не в состоянии. «Теперь я просто вынужден спросить: а тяжелая вода?» — эта мысль не оставляла профессора Хартмана. «За кого они, в сущности, меня принимают? Я профессор, доктор, инженер Гвидо Хартман! Худо-бедно, меня знают крупнейшие физики и химики как на континенте, так и в Англии! Я не столп науки, но я один из добросовестных и честных строителей ее светлого здания. Я не озверевший нацист, я не гитлеровец, я человек науки, и только… Я честный человек, и им останусь!..» С другой стороны, он не мог не отдавать себе отчета, что если он этого вопроса не задаст, то в глазах фон Фалькенхорста и Шпеера будет в лучшем случае выглядеть олухом царя небесного. А в худшем… «Как бы на моем месте поступил господин Кайзер? «А ну-ка, выметем эти конюшни!» — заорал бы он. Вызвал бы человек пять гестаповцев, взвод солдат и несколько грузовиков!.. Вот как оно было бы. Неужели это для Тронхеймской Высшей технической школы лучше? А что, если мой вопрос позволит ей избежать такой участи?» И Хартман его задал. Глаза Ланге превратились в тонюсенькие щелочки. Соответствующие данные господин профессор Нарвестадт считал своим личным достоянием, никаких копий или дубликатов на факультете не было и нет.