Жоэль Шарбонно - Испытание

Я стараюсь унять слезы. Они Томасу не помогут. Что же делать? Доктор Флинт учил, что человека с травмой головы нельзя трогать, но у меня нет выбора, необходимо остановить кровотечение. Я осторожно переворачиваю Томаса на бок. Рана рваная и глубокая. От взрыва и падения на землю сук пробил насквозь верхнюю часть ягодицы.

Я набираю в легкие воздуха, хватаюсь за сук и тяну. Его острые края раздирают рану, Томас начинает стонать и морщиться, но я, стиснув зубы, шевелю деревяшку в ране, чтобы вырвать из тела. Кровь хлещет рекой, зато я вытащила пробивший ягодицу сучок. Оторвав кусок от своей простыни, я зажимаю им рану и, удерживая одной рукой, другой нашариваю аптечку. Сейчас нужна дезинфицирующая мазь, потом игла и нить, только надо набраться мужества, чтобы пустить их в ход. Я начинаю переворачивать Томаса на живот, и он опять издает стон.

Его серые глаза распахиваются:

– Что случилось?

Слыша его голос, видя, что он жив, я улыбаюсь сквозь слезы.

– Оазис взорвался, – объясняю я, вытирая грязной рукой слезы. – Тебя проткнуло веткой. Я ее вытащила, но кровь еще идет. Ты не волнуйся, – я изображаю уверенность, которой вовсе не испытываю, – я тебя быстро заштопаю. Вот только…

Он щурит глаза:

– Только что?

Я краснею и через силу говорю:

– Для этого тебе придется снять штаны.

Он задорно и даже игриво улыбается, но улыбка сменяется гримасой боли, когда он расстегивает и спускает брюки. Рана все еще кровоточит, но с тем, что было раньше, не сравнить. Диаметр дыры в ягодице больше дюйма и, судя по крови на сучке, он проник внутрь дюйма на три. Ткань вокруг раны сильно повреждена, представляю, какую боль все это должно причинять! Главное, я понятия не имею, как мне действовать. Доктор Флинт годами лечил моим братьям ссадины и порезы, но в сравнении с раной Томаса это сущая ерунда. Там достаточно было наложить швы, но что делать с такой зияющей дырой?

Главное – не медлить!

Я достаю из рюкзака несколько болеутоляющих таблеток и заставляю Томаса их проглотить. Потом, как могу, промываю рану водой. Без крови и грязи она выглядит еще хуже. Мое опасение оправдывается: зашить эту рану мне не под силу. Остается единственный выход, хотя сама мысль об этом вызывает у меня панический ужас. Кровотечение продолжается. Если его быстро не остановить, Томас не сможет продолжить путь. Он не сдаст экзамен, я тоже – не смогу его бросить, зная, что, оставшись один, он, скорее всего, умрет.

Я собираю кучку из сухой травы и кусочков древесины и поджигаю их спичками Томаса. Разведя огонь, достаю из кармана складной нож. Кроме режущего лезвия и отвертки в нем открывается пилочка для ногтей, пилка для дерева, какой-то крючок и еще несколько приспособлений, которых я не применяла. Раньше не применяла.

Я выбираю инструмент длиной в полтора дюйма и шириной менее полудюйма, с плоским концом. Посередине углубление, при помощи которого отец, по его словам, открывал с друзьями детства бутылки, но у нас в Пяти Озерах таких бутылок нет, и я не знаю, как это работает. Меня интересует не открывалка, а гладкая плоская поверхность на ее конце. Остается набраться смелости и осуществить свой план.

Морщась от искр костра, я делаю то, что делал у меня на глазах доктор Флинт, когда его пациент находился в сознании, а предстоявшая операция отличалась болезненностью: сую Томасу под нос его простыню, чтобы он вцепился в нее зубами, потом кладу открывалку в огонь и жду, пока она раскалится докрасна. Потом велю Томасу отвернуться. Пока еще держу себя в руках, вынимаю железку из огня и прижимаю к ране.

Томас кричит, кусая простыню, и дергается от боли. От вида его мучений и от его глухих стонов у меня на глаза наворачиваются слезы. Но отступать некуда. Я снова сую свое пыточное орудие в огонь, другой рукой вытирая кровь с раны Томаса и заставляя его опустить ноги. Когда металл раскаляется, опять прижимаю его к ране. От медно-сернистого запаха меня едва не тошнит: так пахнет горящая кожа.

По моим щекам бегут слезы, грудь сжимает так, что почти невозможно дышать. От криков Томаса у меня разрывается сердце, но я раз за разом накаляю металл и прикладываю его к ране – до тех пор пока не спаивается горелая ткань и не останавливается кровь.

Я трясущимися руками промываю драгоценной водой рану, накладываю на нее мазь, перевязываю, помогаю Томасу натянуть брюки. Отчаянно надеюсь, что кровотечение остановлено, потому что вряд ли смогу повторить эту пытку.

У Томаса стеклянные глаза, лоб в крупных каплях пота, но он выдавливает слабую улыбку.

– Я почти ничего не чувствовал, – врет он.

Я наклоняюсь, чтобы чмокнуть его в щеку, но он поворачивает голову, и поцелуй приходится в угол рта. Время останавливается, мы смотрим друг на друга. Потом Томас медленно, очень медленно тянется ко мне и целует снова. Поцелуй легок, как перышко, но от него у меня в животе начинают отчаянно порхать бесчисленные мотыльки. Меня уже целовали – я в своем классе младшая, но это ничего не значит. Только от прежних поцелуев со мной ничего подобного не бывало. Наверное, дело в страхе и в адреналине. Или в том, что мне не понятно, почему Томас меня поцеловал? Это благодарность или еще что-то? То, что нарастало после нашего с ним танца в прошлом году, то, в реальность чего мне было страшно поверить?

Смущенная чувствами, которые не желаю анализировать, я отворачиваюсь и начинаю снова набивать свой рюкзак.

– Скоро стемнеет. С вершины второго холма я видела речку. Она совсем недалеко. Ты сможешь идти, или разобьем лагерь прямо здесь? Наверное, я успею до темноты дойти до речки, наполнить фляжки и вернуться…

Я стыжусь собственной сбивчивой речи, но меня несет, я над собой не властна.

Он качает головой и медленно поднимается на колени:

– Если твой приятель с арбалетом слышал взрыв, то вполне может сюда явиться. Пока светло, надо уйти подальше.

Неудивительно, что я совсем забыла о других кандидатах Испытания. Взрыв наверняка привлек внимание. Если его слышал арбалетчик, то он, скорее всего, заключит, что вызвавший взрыв человек мертв. Если только он не слышал крики Томаса, пока я занималась его раной. В любом случае Томас прав: надо срочно сматываться.

Я помогаю Томасу подняться с колен на ноги и подставляю спину, чтобы он об меня оперся. Он выше меня почти на голову, но все же нам удается идти. Мы медленно поднимаемся на холм и оба, достигнув вершины, едва не падаем от усталости.

Наконец-то болеутоляющее начинает действовать, и при спуске с холма Томас ускоряет шаг. В сумерках я замечаю серый кустарник высотой мне до плеча и веду туда Томаса. Заросли густы, но, отломив несколько нижних веток, я ныряю под куст у самой воды и оказываюсь на площадке, где при некотором усилии можно расположиться на ночь. Я прошу у Томаса его жутковатый нож и расчищаю им место. Потом стелю на землю простыню Томаса и отгибаю ветки, чтобы он мог под них пролезть. Я еще не успела сообщить, что иду за водой, а Томас уже спит. Меня ждет нелегкое дело, так как солнце быстро заходит. Я хватаю все три емкости для воды и свой набор химикатов и тороплюсь к реке.