Марлон Джеймс - Краткая история семи убийств

– Хто?

– Бегуны.

– Бегуны, бе-гу-ны… А чё… Так ты вмазываться буешь, или я нычку себе забираю?

Он осоловело поводит на меня глазами и кивает, будто я с ним согласился.

– Ты хоть понял, дурила, что тут учудил? – спрашиваю я. – Мне теперь искать нового бегуна, нового дилера, даже нового охранщика. А времени остается всего четыре часа, и все из-за того, что мой гребаный дилер заделался юзером.

– Ди-лер ю-зе-ром, – лепечет он сонно, пытаясь повторить.

Я даже не прохожу в помещение. Тут голову в комнату засовывает та самая прошманда, что пыталась отсосать у пацана, заглядывает с таким видом, будто этого дилера знает. Или меня. Я машу ей стволом, и она не шарахается, а просто оглядывает меня снизу вверх и скрывается в потемках. Омар стоит снаружи под окном. Муниципалитет заколотил их щитами, но нарики щиты снова отодрали. Из мебели в комнате единственно матрас с дилером и хилая лампочка.

– А где твой напарник? – спрашиваю я.

– Хто?

– Так. Вставай давай, пока я тебя не ляпнул прямо тут.

Он смотрит на меня. Глаза остекленелые, но слегка проясняются, или же он впервые вглядывается в меня внимательно.

– Будут тут мне еще всякие пидоры указывать гнойные.

Не сводя с него глаз, я поднимаю ствол и делаю ему дырку во лбу. Он откидывается на матрасе. Я хватаю его за ногу и подволакиваю к окну. Снова появляется та шалава, норовя нагнуться и вынуть у него трубку. Я навожу ствол на нее:

– Секунда, и тебя нет. Пристрелю нах, коза.

Она поворачивается и уходит так же неспешно, как и зашла. Я усаживаю труп, складываю его руки на коленях, а голову нагибаю так, будто он задрушлял или сидит в чумовом кайфе. Из кармана у него выпадают два пакетика с коксом. Пакетики, трубку и зажигалку я перекладываю к себе.

Снаружи меня ждет Омар.

– Омар, отыщи второго дилера. И приведи мне того споттера. Давай по-быстрому.

Ох, блин, скорей бы оно кончилось. Или чтоб я хотя бы никогда не встречал той кубинской сучки. Не натыкался сдуру на Бакстера. Не заявлялся в тот гребаный клуб. А лучше, чтобы тот долбаный Пако вообще не подстегнул меня изначально лететь в Майами. Потому что тогда я шастал бы себе по Чикаго, ища того кренделя, который, держу пари, не скучал по мне ни единой минуты. « Эгей, дорогуша, извини, но я снова здесь… Ой, а я и не заметил, что ты отлучался; ты попперс [254] с собой, случаем, не прихватил? »

Всего делов, правда? Но, правда, ломовей любого кайфа. Как такое вообще могло случиться? Все из-за того, что тебе когда-то кто-то взнадобился – тебе , а не ты кому-то? То был единственный, судьбоносный раз. Тот единственный раз, когда…

– Пупик, ты мне «зелёнки» подкинешь? И на такси бы денежек не мешало, чтоб я уплыл обратно в свой рабочий район…

Я дал ему пятнадцать баксов. Чувак взглянул на меня с холодным презрением, после чего сунул себе кэш в левый передний карман. Штаны он натягивал с яростным нашептываньем: «Пидор дешманский». Еще с год назад я б за такие слова втер ему в пятак без разговоров. Он бы шатнулся и запутался в собственных штанах. И приземлился бы жестко, попутно грянувшись головой о тот вон столик. А я б его, еще квелого, сгреб в кучу, подтащил к пожарному выходу и шурнул кубарем по лестнице – звонкой, металлической. Знай, гондон, «пидора дешманского». Я тебе покажу, кто из нас пидор и кто дешман. А потом бы еще затащил его обратно для повтора процедурки, но только после того, как он зассыт себе штаники. Однако с той поры я подостыл и позволил ему уйти с миром.

Об инфорсинге не написано книг, а если б такая книга была, то я бы значился в ней фигурой номер один в главе под названием «Как облажаться». Льдисто-прохладный – нет, холодный как лед, весь из себя на лоске и чуточку двинутый… Это не про меня. Я – простая чикагская отвязь с тонкой кожей и взрывным темпераментом, киллер по совместительству, умудрившийся вляпаться туда, куда влезать не было ну никакой нужды. Помню, что был крупный угон и топорно сделанная работа в западной части города, но что было посередине, в голове будто дымовая завеса. Эх, Роки, Роки… До него мне даже не было нужды запоминать телефонные номера. И все равно я держу на него зуб. Этот сучий сын, язви его, наверняка был дома, но просто клал на звонки.

День клонится к вечеру. Я знаю это потому, что полчаса назад, когда я вовсю занимался сами знаете чем, мне позвонила Гризельда и сказала «chico, уже вечереет» (звонок она совмещала с нотациями сыну, чтобы тот гасил уже свой гребаный телик и шел есть тамале [255]).

Ямаец. Гризельдовские шестерки насчет адреса не ошиблись. С минуту я в этом сомневался, в основном потому, что Флэтбуш был мне совершенно незнаком. А те Гавайки – действительно форменные лузеры. Итак, восточная оконечность 18-й улицы, квартира 4106, четвертый этаж краснокирпичной шестиэтажки без лифта. Студия окнами к востоку, на восход солнца. Дома тот ямайский перец или нет, она оставила выяснять мне. Добрый старый Нью-Йорк – вся улица из одних шестиэтажек без лифтов, и так на все два квартала. Хотя над входом синий навес: понт дороже денег. Можно подумать, я до самых сумерек буду маячить тут на бордюре – ясное дело, ухоженный белый парень здесь абсолютно незаметен. Судя по этим домам, черных в Нью-Йорке воплощением эстетизма назвать нельзя. Тоже мне, эстетствующий пидор.

Вполне себе ухоженный белый парень с блондинистым ежиком и в камуфляжной куртке. С собой я чуть было не прихватил кофр, где лежал «узи». Кофр мне выдал Розовая Гавайка – несомненно потому, что так киллеры орудуют в Майами. Он же взял на себя труд объяснить мне мою задачу. Установка была использовать «узи», а затем бросить его, в стиле мафиози. Но поскольку убрать мне предстояло всего одного человека, а не этническую группу, я предпочел обойтись своей «девяткой». «Девяточка», а к ней «АМТ» [256]: девочке нужен мальчик, для резерва. Эх, скорей бы уж эта гей-бодяга с покушением кончилась; как-то оно все идет не так, и с каждой минутой моего пребывания в этой выгребной яме это чувствуется все острее. «АМТ, muchacho , – это если тебе понадобится подойти ближе», – пояснил Розовая Гавайка. А почему, кстати, розовая? «Гей-радар», что ли? Всё может быть: останься я еще на ночку в Майами, то, глядишь, этот же pendejo [257]еще и впендюрил бы мне по самые гланды. Там, в отеле, увидев «узи», я спросил: «Это кого же я должен грохнуть – Кеннеди, что ли?» Ну а теперь что? Теперь остается только ждать.

Чикаго. Он ведь сидел дома, тот перчик, верно? Сидел, забившись в углу квартиры, и не отвечал на звонки; паренек, который терпеть не мог кроватей. Должно быть, ежился там, как какая-нибудь пичуга в уголке папашина логова, пытаясь представить, как он этого самого папашу укокошит, совершит поступок, так сказать, pro bono [258]. Понятно, что вышло тогда несколько по-топорному. Грубо, дерзко; а я ни во что особо не вдавался, действовал на автомате. И глупо как-то. А ведь меня кто только не предупреждал, ставя мне на вид мою якобы запальчивость и то, как мне коротит мозги. Годами предостерегали. Даже папашка мой, который считал, что для драки у меня кулачки мелковаты.