Эл Ригби - Ночь за нашими спинами

– Что же, щенок?

«Свободный» проглатывает оскорбление. Тихо, сквозь зубы, не обращая внимания на пристальные взгляды Глински и Сайкса, он спрашивает:

– За что? В ы говорили, важен каждый человек. Вы учили нас так, и…

Мэр, скривившись, резко бросает:

– Сентиментальный. Аполитичный. Бред.

– …Вы говорили о королевстве. Идеале. Утопии.

– Идеалы и утопии замешаны на крови. Если это кровь таких, как ты, они держатся долго.

Мои глаза чем-то застилает. Я не сразу понимаю, что это слезы. Сквозь горячую дрожащую пелену я вижу, как Джей Гамильтон сжимает кулаки. Элмайра обнимает его за плечи и шепчет что-то на ухо, ее глаза тоже странно блестят, и она скрывает это, перекинув пряди волос на лицо. Она никогда не любила мэра так беззаветно и доверчиво, как я, в ее отношении к нему – впрочем, как и почти ко всем людям, с которыми она не спала, – чувствовалась настороженность. Но… быть настороженным и ждать нож в спину – разные вещи.

– А чтобы была хотя бы видимость крови… нужна видимость оппозиции. Партия Свободы – одна из лучших моих идей.

– Сами сделали все, чтобы вернуться было нельзя, и сами создали тех, кто врал, что это возможно? – Элм отпускает Гамильтона и со злостью вскидывается. – Да вы сумасшедший! Отобрать надежду, и…

– Надежда и обещание – двигатели политики и жизни. Все было в прекрасном балансе. – Бэрроу снова поворачивается к Гамильтону. – Твой приемный отец никогда не верил в возможность найти эту вашу свободу. Соглашаясь назначить тебя, я не думал, что…

– А иначе убил бы? – усмехается Ван Глински. В его интонации чувствуется смесь восхищения и отвращения. – Ах ты, паскуда… да я бы тебя…

Мэр разводит руками. Будто демонстрируя некое недоумение.

– Я понял, что ошибся, когда вы начали грызться. Как тупые щенки, которые рвут зубами одеяло, на котором спят! Тогда я решил, что самым лучшим вариантом будет отказаться от партий и решать все вопросы с правительством без совещательных аппендиксов. Как в… королевствах. Да, я же строил королевство! Но для этого нужно было еще больше драмы. Я всегда любил театр. Мы с Динарой в университете, знаете, ставили Чехова, и Горького, и кое-что из греческого…

«Свободный» и «единоличник» смотрят на него одинаково зло. Правда, у Гамильтона во взгляде больше боли, у Глински – ненависти.

– Вами было легко управлять. Вы бросались друг на друга по любому поводу. Я даже позволил себе поразвлечься – завел газету, в которой говорил правду о вас обоих. Я ведь хорошо знаю, Ван, что ты всегда всюду видишь врагов. Но никогда не заглядываешь в зеркало.

– Заткнись…

Но мэр уже не обращает на него никакого внимания. Его следующие слова адресованы Сайксу.

– Ты угадал. Благотворительная организация «Жизнь» вела разъяснительную работу в бедных районах. Нашлись союзники, разделявшие мое мнение по поводу этих двух уродов. Но это не все, – он смотрит на Гамильтона, – даже в твоей боевой своре есть такие. Ты задумывался когда-нибудь… как сильно тебя ненавидят на самом деле ?

«Свободный» опускает голову. Ван Глински неожиданно, не поворачиваясь, утешает его:

– Расслабься. Меня больше.

Элмайра издает нервный смешок, скорее похожий на всхлип. Морган Бэрроу заговаривает вновь:

– Я не мог решить, что лучше, – отстранить вас, когда терпение народа лопнет, или стравить окончательно, чтобы вы убили друг друга. И я решил, что второе надежнее, но чуть-чуть не рассчитал. А ведь тебя, Ван, могли пристрелить, когда мой памятник еще стоял. – И мэр бросает взгляд на Элм. – Если бы не ты, драная шалава. Ты всегда спишь только с сильными?

Элмайра вздрагивает. В моем рассудке отчаянно протестует все, что может протестовать. Нет…

Нет.

Он не мог. Он наш мэр, наш отец, мудрый король с двумя глупыми сыновьями. Он жалел Гамильтона. Жалел меня. Ел со мной одно яблоко, а когда-то не дал сделать самую большую и последнюю ошибку в своей жизни. Я ведь была самым верным из его пажей…

– Кстати, свора. Вам понравился наш подарочек? Каруселька? Хорошо поспали?

Ван Глински пристально смотрит на него. Я вижу, что его зрачки сузились, но усталый голос звучит почти мягко:

– Я отвечу за них. Мы… премного благодарны.

Мэр обдумывает слова, но вряд ли понимает их суть. А я – понимаю. И я не отвожу глаз, когда Ван Глински смотрит прямо мне в лицо. Человек, давший мне имя. И, возможно, передавший некоторую часть своей живучести и упрямства.

– Вопросы будут, Сайкс? – Бэрроу с улыбкой поднимает брови. – Прежде чем меня пристрелят? Только я не собираюсь выдавать имена друзей, лучше предоставлю вам самим право отгадывать, с какого конца гниет рыба. Что еще?

Сайкс молчит. Теперь голос подает Элм. Но она не спрашивает, а утверждает:

– Вы знаете, где Серебряная колба. Вы не воспользовались ею. Вы могли рассеять темноту и ликвидировать аномалии, у вас была бы целая планета, с которой все равно никто бы не убежал. Земля далеко…

Какое-то время Бэрроу молчит. А потом вдруг начинает тихо смеяться. И это пугает едва ли не сильнее его слов.

– А теперь представим, что случилось бы потом. Люди и разумные твари типа вот этого, – мэр машет рукой в сторону Джона, – расползаются и плодятся. Пять-шесть тварей вроде него, – Бэрроу указывает на Сайкса, – основывают государства. Пара десятилетий, и планета – уменьшенная копия Земли, какой я ее помню. И все жрут, гадят, убивают друг друга. Ну а потом… – он делает взмах в сторону единоличника, – тварь вроде него нажмет какую-нибудь кнопку и запустит ракеты, которые всех убьют. Ну а так… посмотри, Элмайра, и вы все тоже посмотрите. Мы вместе. Едины. Осторожны. Трясемся над каждым кусочком земли, чтобы не сделать хуже.

– И прячемся от мертвых ангелов?

– Ангелы… всегда карали и хранили. Это они делают и здесь.

– Вы просто…

– За все надо платить, а страх – отличная валюта. И потом… – Мэр отворачивается от Элмайры и, потягиваясь, встает. – Придется расстроить вас. В гробу я видал вашу Серебряную колбу, а знавшие о ней мертвы уже около шестидесяти лет. Я даже не уверен, что Гранге и Борельский довели работу до конца. Правда, у них вроде бы была карта с каким-то тайником, но вот незадача… все сгорело.

Он делает паузу, явно наслаждаясь эффектом. Но его перебивает Элм:

– Карта цела. У Гранге была внучка. Большую часть своей жизни она посвятила попыткам починить кольца. Но знаете…

В этот миг в ней что-то меняется – настолько резко и пугающе, что все, даже Сайкс и Анна, вздрагивают. Ее глаза вспыхивают зеленым, и по комнате начинают гулять сквозняки. Их все больше. Они воют сотней дурных голосов, играют нашими волосами, треплют одежду. Наконец они образуют кокон – невидимый, но осязаемый. Точно вокруг Элм, парящей над полом. Два сияющих провала ее глаз вглядываются в лицо мэра. А когда снова раздается ее голос – чужой и холодный – я понимаю, что произошло. Перед нами королева. И королева в ярости.