Рут Уэйр - В темном-темном лесу

– Клэр ты видела? – глухо спрашиваю я.

Нина качает головой.

– К ней не пускают. Похоже, она сильно пострадала в аварии… – Нина снова качает головой, на этот раз скорее от досады, чем в знак отрицания. – Хуже всего то, что Джеймс мог выжить. Да, он был тяжело ранен, но у него все-таки был один шанс из двух.

– То есть?

– Он погиб в аварии. Или из-за задержки, которую вызвала авария. В общем, это одно и то же.

Теперь мне становится ясна настойчивость Ламарр по поводу стершихся из моей памяти минут.

Произошедшее в доме – лишь половина ис-тории.

Джеймса убило то, что случилось на дороге.

Я должна вспомнить.

Не стоило мне приезжать. Я ведь знала. С того самого момента, как это дурацкое письмо я полу-чила.

Я думаю о Джеймсе – как он лежал на полу и смотрел на меня, а вокруг нас разливалась лужа его крови. Как он окровавленной рукой цеплялся за мою, словно утопающий, словно только я могла спасти его. Как он звал меня: «Лео…»

Если бы я знала, что все это произойдет, смогла бы я удалить то письмо?

Нина берет меня за руку, пожимает ее сухой крепкой ладонью, сильными пальцами проводит по сеточке царапин.

– Все будет хорошо, – говорит она хрипло, но мы обе в это не верим.

Как бы дальше ни повернулась ситуация со мной и расследованием, хорошо уже не будет. Даже при самом лучшем раскладе – если поправится Клэр, если мне не предъявят обвинения – Джеймса уже не вернешь.

– Как Фло? – спрашиваю я.

Нина прикусывает губу, словно раздумывая над ответом, шумно вздыхает.

– Ну… не очень. Честно говоря, мне кажется, у нее нервный срыв.

– Про Клэр она знает?

– Да. Рвалась к ней, но ее не пустили.

– К Клэр вообще кого-нибудь пускают?

– Вроде родители приезжали.

– А… родители Джеймса? – спрашиваю я, изо всех сил стараясь не заикаться. – Они тут были?

– По-моему, да, вчера приезжали. – Она смотрит на мои руки, проводит пальцем по самой длинной царапине. – Посмотреть на тело. Насколько я знаю, потом сразу же уехали. Мы их не видели.

Передо мной встает пронзительная картина: мама Джеймса десять лет назад стоит у окна и оживленно болтает по телефону. Ее кудри кое-как подхвачены заколкой, браслеты на руках звенят в такт жестикуляции, наброшенный на плечи шарф трепещет на ветру. Она смеется. При виде меня она отняла телефон от уха и прижала к плечу. А Джеймс представил меня: «Мам, это Лео. Она будет заходить к нам очень часто. Так что привыкай». А его мама расхохоталась: «О, я поняла. Давай-ка, Лео, я покажу тебе, где у нас холодильник. В этом доме никто не готовит, так что, если проголодаешься, лезь сюда и добывай подножный корм».

У них дома все было устроено иначе, не как у меня. Никто не сидел на месте. Дверь всегда была открыта, и постоянно кто-то был в гостях – то друзья, то ученики, и все вечно спорили, хохотали, целовались, пили.

Никаких семейных обедов и ужинов. Никаких обязательств явиться домой к назначенному времени. Мы с Джеймсом валялись в постели средь бела дня, и никто не стучал в дверь с требованием прекратить все, чем мы там занимаемся.

Я помню его отца – с окладистой бородой и аккордеоном. Он читал лекции о теории марксизма в нашем местном универе и всегда был на пороге увольнения – то по своей воле, то по воле администрации. Порой он отвозил меня домой по темноте на своей побитой машинке, ругаясь на барахлящий мотор и развлекая меня своими жуткими каламбу-рами.

Джеймс был их единственным ребенком.

Мне страшно подумать, каково им сейчас.

Нина еще раз пожимает мне руку и отпускает.

– Слушай, поеду я. А то парковка кончается, я за час заплатила.

– Спасибо. Спасибо, что навестила. – Я неловко обнимаю ее. – Ой, ты случайно не взяла из дома ничего из моей одежды?

– Нет, прости. Нам запретили забирать вещи. Одну смену шмоток для себя, и все. Хочешь, я тебе треники куплю?

– Спасибо, было бы здорово. Деньги я потом верну.

– Да не выдумывай. – Нина фыркает и отмахивается. – Какой у тебя размер, «эска»? Пожелания есть?

– Не, что угодно подойдет. Разве что… не слишком яркое. Ты меня знаешь.

– Ладно. Держи-ка пока вот это.

Она снимает с себя темно-синий вязаный кардиган с пуговицами в виде цветочков. Я мотаю головой, но она накидывает его мне на плечи.

– Вот так. Теперь хоть окно сможешь приоткрыть, если проветрить захочется.

– Спасибо, – говорю я, кутаясь.

До чего же приятно завернуться во что-то небольничное. Как будто мне вернули собственную личность.

Нина чмокает меня в щеку и спешит к выходу.

– Короче, сохраняй рассудок, Шоу, – говорит она на пороге. – Нам сейчас не хватало только второй повредившейся…

– Так что, с Фло совсем плохо? – догадываюсь я.

Нина пожимает плечами с мрачным лицом и выходит. Я смотрю, как она идет по коридору, и вдруг соображаю: у моей палаты больше не дежурит полиция.

Полчаса спустя снова раздается стук в дверь, на этот раз быстрый и резкий, и тут же входит медсестра.

Я сперва думаю, что сейчас будет ужин, и в животе у меня урчит. Однако сестра без тележки, да и запахов из коридора не слышно.

– К вам пришел молодой человек. Назвался Мэттом Ридаутом. Просит его принять.

Я изумленно моргаю. Имя мне незнакомо.

– Он из полиции?

– Понятия не имею, лапуль, он в штатском.

Я хочу попросить ее узнать, кто он и зачем пришел, но она нетерпеливо постукивает ногой и явно очень занята, так что я решаю выяснить все самостоятельно.

– Пригласите его, пожалуйста.

– Только у него полчаса, – предупреждает она. – Часы посещений заканчиваются в четыре.

– Хорошо.

Что там хорошо, просто отлично. Есть железный повод свернуть разговор.

Я сажусь, заворачиваюсь в Нинин кардиган, убираю с лица волосы. Вообще говоря, я почти в буквальном смысле «упала с самосвала, тормозила головой», но надо хотя бы из самоуважения изобразить, что привожу себя в порядок.

Из коридора доносятся шаги, а потом робкий стук.

– Заходите.

В палату входит парень. Примерно моего возраста, может, чуть помладше. В джинсах и линялой футболке. Куртку перебросил через руку и явно мается в тропической больничной жаре. У него довольно неухоженная борода и коротко остриженные волосы – не то чтобы прямо совсем под машинку, а как у римского солдата, плотно прилегающие к голове кудри.

Однако в первую очередь я замечаю не это, а заплаканные глаза.

С минуту я смотрю на него, потеряв дар речи. Он тоже – стоит в дверях, сунув руки в карманы, и смотрит в упор, потрясенный увиденным.

– Вы не из полиции, – глупо констатирую я наконец.

Он чешет затылок.

– Я… меня Мэтт зовут. Я… – Губы у него кривятся, он делает глубокий вдох и произносит, тщательно формулируя: – Я должен был быть у Джейм-са шафером.